Наталья Гарбер, новелла из книги "Джем" (2010)
Закончив университет, я нашла преподавательскую работу, так что летом у меня образовалось свободное время. Кто-то из знакомых присоветовал за сходные деньги съездить на семинар по семейной психологии с христианским уклоном, который проходил в районе Троице-Сергиевой Лавры. Я решила, что послушать добропорядочную версию семейной жизни мне сейчас полезно, и поехала. Семинар начался с того, что организаторы нам представились, а потом разбили на группы по четыре человека и попросили познакомиться. Я попала в команду с огромным татарином лет за 50. Звали его Саша. Я задрала голову и мысленно назвала его «дядя Саша»: он был здоровый, как шкаф.
В разговоре выяснилось: он бухгалтер, женат вторым браком на женщине с двумя взрослыми мальчиками, а от первого брака у него есть свой сын, тоже взрослый – тот живет со своей матерью. Остальные люди тоже как-то представились – у всех были свои «тараканы», но дядя Саша меня зацепил: мне казалось, что он меня с высоты своих двух метров «подкалывает», а я, такая умная, почему-то теряюсь. Он меня чем-то цепляет, а я его – нет. Я вскипела, а дядя Саша с большим интересом за моим возмущением стал наблюдать. Я подумала, что мне нет до него дела, но все равно продолжала злиться.
После занятий организаторы объявили, что следующий эпизод программы – поездка в Троице-Сергиеву Лавру. И тогда дядя Саша повернулся ко мне и спросил: «А не поехать ли нам в Лавру на машине?» Оказалось, что у него есть «Запорожец» – этот мутант жуткого голубого цвета стоял за окном. Вариантов было два: либо пилить на станцию и гордо трясись в электричке, либо с комфортом доехать на дяде Саше. Честно говоря, я очень люблю ездить в машинах. Мне нравится запах такси, в автобусах я даже частенько пишу стихи, а когда я ездила паломницей в Толгский женский монастырь, то дальнобойщикам, которые подбрасывали меня от Ярославля до монастыря по шоссе, всегда пела, как соловей. Я выросла в неполной семье, у нас машины не было, так что поездки на авто так и остались для меня приключением.
Все это промелькнуло на моем лице в виде борьбы желания и гордости, в ответ на которые дядя Саша заулыбался и ловко повлек меня к выходу. Я села в «Запорожец» на переднее сиденье, дико возмущенная тем, что он воспользовался моей слабостью и – ах, как же так! – снова меня победил. То есть, вообще-то дядя Саша сделал для меня нечто хорошее, но при этом... не уважает! Контроль над ситуацией из моих рук ушел напрочь, потому что он мою мечту поймал на лету и сам осуществил. Хуже того – с каждой минутой мне становится все интересней: он ведет меня за собой, как ребенка, а ведь я – самостоятельная «штучка»!
У меня в семье в течение нескольких поколений женщины были главами дома – и принимали решения за всех. Моя мать и бабушка ежедневно оттачивали опыт жизненной борьбы со страстью, которой не досталось их мужикам: дед давно умер, а мать рано развелась и замуж больше не ходила. Меня они приучили стремиться быть совершенным решателем проблем, и возникновение более ловкого решателя, да еще мужского пола, я восприняла как полное личное поражение.
Все это промелькнуло в моей голове, пока мы выезжали на шоссе. Чтобы как-то разрядить напряжение, я быстренько «построила» двух парней, севших к нам на заднее сиденье, и тогда слегка успокоилась насчет своего контроля над ситуацией.
Дядя Саша поглядел на мои старания, сочувственно вздохнул, и, вырулив на шоссе, протянул мне из-под сиденья банку с огурцами домашнего засола: «Хочешь – поешь, отдохни». Я очень люблю соленые огурчики, поэтому автоматически открыла банку, захрустела... но потом опомнилась и опять стала думать, что ему ответить, чтобы он меня зауважал.
Этот чужой мне дядька очень точно выбирал интонацию. На чуть более развязную реплику я среагировала бы возмущением оскорбленной невинности. Чуть более нравоучительное обращение было б предложением заткнуться, и я могла обидеться: я вообще не просила меня подвозить, а уж взял – так обращайся, как с гостьей. А он и обращался, как с гостьей. Но совершенно не давал командовать!
Я старательно начала искать недостатки в его поведении, но езда в машине меня, как обычно, успокоила. Я вдруг подумала: «К черту! Зачем мне с ним спорить? Выдумывать тут чего-то еще...» И полезла за следующим хрустящим огурцом.
Дядя Саша ловко вел машину и иногда косился на меня. Вид у него был довольный. А мне вдруг стало смешно, что я с ним препиралась и потом еще так долго придумывала, чем бы его поддеть. Я ведь совершенно не люблю препираться, подумала я, и отпустила ситуацию. Под ногами у меня нашлась сумка с бородинским хлебом. Я отломила горбушку, вопросительно глянула на дядю Сашу. Он кивнул – я отломила и протянула ему горбушку. В машине запахло тмином, и восстановился мир.
Я чувствовала себя лет на пять, и это было весело. Дяде Саше, в отличие от моих родственниц, нравилось мое несовершенство. Ведь пока я выдаю дурацкие реакции, он может что-то для меня сделать, а будь я совершенна, у него не осталось бы такой возможности и его потребность в добрых делах осталась бы не нужной.
Я искоса стала его разглядывать: в его лице, повадках и даже в старенькой машине сквозили отеческие чувства. Мужику откровенно нравилось везти взбалмошную девчонку и незнакомых ребят в Лавру, веселя и балуя их. Вот машина – на ней едут, вот огурец – его едят, вот дядька, он ведет машину, вот детки – они бузят. Под эти мысли я закемарила, как младенец, укачанный в коляске.
В разговоре выяснилось: он бухгалтер, женат вторым браком на женщине с двумя взрослыми мальчиками, а от первого брака у него есть свой сын, тоже взрослый – тот живет со своей матерью. Остальные люди тоже как-то представились – у всех были свои «тараканы», но дядя Саша меня зацепил: мне казалось, что он меня с высоты своих двух метров «подкалывает», а я, такая умная, почему-то теряюсь. Он меня чем-то цепляет, а я его – нет. Я вскипела, а дядя Саша с большим интересом за моим возмущением стал наблюдать. Я подумала, что мне нет до него дела, но все равно продолжала злиться.
После занятий организаторы объявили, что следующий эпизод программы – поездка в Троице-Сергиеву Лавру. И тогда дядя Саша повернулся ко мне и спросил: «А не поехать ли нам в Лавру на машине?» Оказалось, что у него есть «Запорожец» – этот мутант жуткого голубого цвета стоял за окном. Вариантов было два: либо пилить на станцию и гордо трясись в электричке, либо с комфортом доехать на дяде Саше. Честно говоря, я очень люблю ездить в машинах. Мне нравится запах такси, в автобусах я даже частенько пишу стихи, а когда я ездила паломницей в Толгский женский монастырь, то дальнобойщикам, которые подбрасывали меня от Ярославля до монастыря по шоссе, всегда пела, как соловей. Я выросла в неполной семье, у нас машины не было, так что поездки на авто так и остались для меня приключением.
Все это промелькнуло на моем лице в виде борьбы желания и гордости, в ответ на которые дядя Саша заулыбался и ловко повлек меня к выходу. Я села в «Запорожец» на переднее сиденье, дико возмущенная тем, что он воспользовался моей слабостью и – ах, как же так! – снова меня победил. То есть, вообще-то дядя Саша сделал для меня нечто хорошее, но при этом... не уважает! Контроль над ситуацией из моих рук ушел напрочь, потому что он мою мечту поймал на лету и сам осуществил. Хуже того – с каждой минутой мне становится все интересней: он ведет меня за собой, как ребенка, а ведь я – самостоятельная «штучка»!
У меня в семье в течение нескольких поколений женщины были главами дома – и принимали решения за всех. Моя мать и бабушка ежедневно оттачивали опыт жизненной борьбы со страстью, которой не досталось их мужикам: дед давно умер, а мать рано развелась и замуж больше не ходила. Меня они приучили стремиться быть совершенным решателем проблем, и возникновение более ловкого решателя, да еще мужского пола, я восприняла как полное личное поражение.
Все это промелькнуло в моей голове, пока мы выезжали на шоссе. Чтобы как-то разрядить напряжение, я быстренько «построила» двух парней, севших к нам на заднее сиденье, и тогда слегка успокоилась насчет своего контроля над ситуацией.
Дядя Саша поглядел на мои старания, сочувственно вздохнул, и, вырулив на шоссе, протянул мне из-под сиденья банку с огурцами домашнего засола: «Хочешь – поешь, отдохни». Я очень люблю соленые огурчики, поэтому автоматически открыла банку, захрустела... но потом опомнилась и опять стала думать, что ему ответить, чтобы он меня зауважал.
Этот чужой мне дядька очень точно выбирал интонацию. На чуть более развязную реплику я среагировала бы возмущением оскорбленной невинности. Чуть более нравоучительное обращение было б предложением заткнуться, и я могла обидеться: я вообще не просила меня подвозить, а уж взял – так обращайся, как с гостьей. А он и обращался, как с гостьей. Но совершенно не давал командовать!
Я старательно начала искать недостатки в его поведении, но езда в машине меня, как обычно, успокоила. Я вдруг подумала: «К черту! Зачем мне с ним спорить? Выдумывать тут чего-то еще...» И полезла за следующим хрустящим огурцом.
Дядя Саша ловко вел машину и иногда косился на меня. Вид у него был довольный. А мне вдруг стало смешно, что я с ним препиралась и потом еще так долго придумывала, чем бы его поддеть. Я ведь совершенно не люблю препираться, подумала я, и отпустила ситуацию. Под ногами у меня нашлась сумка с бородинским хлебом. Я отломила горбушку, вопросительно глянула на дядю Сашу. Он кивнул – я отломила и протянула ему горбушку. В машине запахло тмином, и восстановился мир.
Я чувствовала себя лет на пять, и это было весело. Дяде Саше, в отличие от моих родственниц, нравилось мое несовершенство. Ведь пока я выдаю дурацкие реакции, он может что-то для меня сделать, а будь я совершенна, у него не осталось бы такой возможности и его потребность в добрых делах осталась бы не нужной.
Я искоса стала его разглядывать: в его лице, повадках и даже в старенькой машине сквозили отеческие чувства. Мужику откровенно нравилось везти взбалмошную девчонку и незнакомых ребят в Лавру, веселя и балуя их. Вот машина – на ней едут, вот огурец – его едят, вот дядька, он ведет машину, вот детки – они бузят. Под эти мысли я закемарила, как младенец, укачанный в коляске.
В следующие дни выяснилось, что дядя Саша в традиционном понимании человек совершенно необразованный – кроме водительских и бухгалтерских курсов, за ним никакой учебы не числилось. По жизни он умел делать все, что положено справному мужику без заморочек, то есть чинить «Запорожец», готовить простую еду на себя и других, разбирать детские и недетские конфликты, зарабатывать деньги на семью и радоваться жизни. Он был глубоко, непоказно и недогматично религиозен, как это бывает у работяг, крепко усвоивших законы нравственности на опыте реальной жизни, – и умел защищать свои взгляды спокойно, но решительно.
Потом оказалось, что дядя Саша благоговейно относится к природе и, к моему удивлению, хорошо замечает красоту. Тогда мы окончательно подружились. Во мне что-то раскрывалось под его отцовской опекой, за считанные дни, наверстывая упущенное за многие годы. Когда я «доросла» лет до двенадцати, мы в очередной раз должны были ехать в Лавру, и тут дядя Саша сказал: «Мы заедем ко мне домой, это по дороге». Я воспользовалась случаем и стала расспрашивать его про семью. Он рассказал, что взял свою теперешнюю жену лет 10 назад от алкоголика, с двумя детьми – тогда они были дети лет 5 и 7. Для него это был второй брак, и он решил, что отношения надо строить своими руками, а не ждать манны небесной.
Первые полгода с момента, когда дядя Саша переехал к жене Маше, она все не верила, что бывает хорошая жизнь, и ждала чего-нибудь страшного. Дядя Саша это понял, и каждый день делал для нее что-то приятное, вырабатывал опыт хорошей жизни. Маша постепенно повеселела, втянулась в круг радостных забот, и все вроде наладилось. Через полгода дядя Саша пришел домой, повесил куртку в прихожей и пошел есть. И тут вспомнил, что принес ей подарок в кармане – и вернулся в прихожую. Глядь, а там Маша выворачивает карманы его одежки: ищет деньги, как у алкоголика, который «заначивает» на спиртное. И это после полугода труда на создание доверия, хорошей жизни и человеческих отношений!
Когда дядя Саша дошел до этого места в своей истории, я похолодела, потому что испугалась, что он с горя все бросит и уйдет от жены, за которую я уже начала переживать. Обычный мужик вполне мог бы сказать: «Ах ты, сволочь, я в тебя столько вложил, а ты мне не доверяешь – карманы выворачиваешь!» Но дядя Саша, как ни в чем не бывало, продолжил свой рассказ так: «На следующий день после этого я пришел с работы, позвал Машу и вывернул карманы... И разрешил ей и впредь по ним лазить». Жена тогда разрыдалась, Саша ей сказал, что-де полгода с ним против восьми с алкоголиком – это не срок, и обнял. Маша, наконец, прониклась к нему доверием и дальше жизнь у них пошла легче.
Когда дядя Саша закончил свой рассказ, «Запорожец» как раз въехал во двор его дома. Мы зашли в квартиру, он пошел вглубь по своим делам, а меня медленно повело по комнатам, как во сне. Когда я впервые попала в Толгский монастырь, он был только что отдан церкви – раньше там была Ярославская воспитательно-трудовая колония, место гиблое. Монастырь колонисты разорили и изгадили, невредимым остался только запущенный яблоневый сад – он их, видимо, хорошо кормил. Через несколько лет реставрации Толга стала местом, вокруг которого, как говорили монашки, «на тридцать километров распространяется благодать». Весной зацветал расчищенный яблоневый сад, и запах по всей округе был сумасшедший.
Понятно, что эта бывшая квартира алкоголика тоже когда-то была гиблым местом. Облагораживать ее пришлось наверняка не меньше, чем Ярославскую воспитательно-трудовую колонию. Зато теперь дом, в который я попала, был обителью мира: все просто, дешево и без претензий, но обжито и обустроено так, что я начала улыбаться. Дом стал намоленным местом, каждый угол в нем говорил о той самой благодати Божьей, ради которой создают монастыри и семьи. Дядя Саша вышел из-за угла, посмотрел на мою расплывшуюся физиономию, покивал головой и со словами: «Посиди, походи, погрейся», пошел на кухню по каким-то делам.
Я села и почувствовала, что опять вырастаю. То есть не увеличиваюсь в размере, как Алиса в стране чудес, а именно взрослею: дом давал такую защиту, что захотелось стать храбрее, выйти в мир и что-то сделать. Я обхватила руками коленки, и передо мной вдруг поплыла вереница красивых женских лиц и пейзажей. Мне наконец стал понятен задумчивый наклон головы красавиц Боттичелли и внутренняя сосредоточенность взрослеющих женщин Модильяни, нега танцовщиц Дега и ласка вечерних пейзажей Моне, нежность рублевской Троицы и улыбка мадонны Литты. Раньше я проходила мимо этих картин, почти не глядя. А тут они как-то сами собой вспомнились и стали понятны, как родные.
Дядя Саша пошуршал в глубине комнат, забрал какие-то вещи и жестом позвал меня к выходу. На пороге мы столкнулись с миловидной немолодой женщиной – я сообразила, что это Маша. Хозяин дома сказал: «Спускайся, я догоню», – и я пошла к машине. Через пару минут он вышел и сказал по-отечески доверительно: «Она хотела, чтобы я ее поцеловал». Я пришла в полное восхищение – он же совершенно простой дядька, а на лету понимает настолько тонкие вещи. Он видел Машу несколько секунд, а уже все понял. Я своим знакомым интеллигентным мальчикам с высшими образованиями и обширными знаниями классической литературы никогда не могла объяснить, как почувствовать, чего я хочу, и сделать для меня это не бестактно. А тут какой-то простой водила понимает мимолетные женские чувства на лету! И – верю! – он свою Машу целует, как надо.
Потом оказалось, что дядя Саша благоговейно относится к природе и, к моему удивлению, хорошо замечает красоту. Тогда мы окончательно подружились. Во мне что-то раскрывалось под его отцовской опекой, за считанные дни, наверстывая упущенное за многие годы. Когда я «доросла» лет до двенадцати, мы в очередной раз должны были ехать в Лавру, и тут дядя Саша сказал: «Мы заедем ко мне домой, это по дороге». Я воспользовалась случаем и стала расспрашивать его про семью. Он рассказал, что взял свою теперешнюю жену лет 10 назад от алкоголика, с двумя детьми – тогда они были дети лет 5 и 7. Для него это был второй брак, и он решил, что отношения надо строить своими руками, а не ждать манны небесной.
Первые полгода с момента, когда дядя Саша переехал к жене Маше, она все не верила, что бывает хорошая жизнь, и ждала чего-нибудь страшного. Дядя Саша это понял, и каждый день делал для нее что-то приятное, вырабатывал опыт хорошей жизни. Маша постепенно повеселела, втянулась в круг радостных забот, и все вроде наладилось. Через полгода дядя Саша пришел домой, повесил куртку в прихожей и пошел есть. И тут вспомнил, что принес ей подарок в кармане – и вернулся в прихожую. Глядь, а там Маша выворачивает карманы его одежки: ищет деньги, как у алкоголика, который «заначивает» на спиртное. И это после полугода труда на создание доверия, хорошей жизни и человеческих отношений!
Когда дядя Саша дошел до этого места в своей истории, я похолодела, потому что испугалась, что он с горя все бросит и уйдет от жены, за которую я уже начала переживать. Обычный мужик вполне мог бы сказать: «Ах ты, сволочь, я в тебя столько вложил, а ты мне не доверяешь – карманы выворачиваешь!» Но дядя Саша, как ни в чем не бывало, продолжил свой рассказ так: «На следующий день после этого я пришел с работы, позвал Машу и вывернул карманы... И разрешил ей и впредь по ним лазить». Жена тогда разрыдалась, Саша ей сказал, что-де полгода с ним против восьми с алкоголиком – это не срок, и обнял. Маша, наконец, прониклась к нему доверием и дальше жизнь у них пошла легче.
Когда дядя Саша закончил свой рассказ, «Запорожец» как раз въехал во двор его дома. Мы зашли в квартиру, он пошел вглубь по своим делам, а меня медленно повело по комнатам, как во сне. Когда я впервые попала в Толгский монастырь, он был только что отдан церкви – раньше там была Ярославская воспитательно-трудовая колония, место гиблое. Монастырь колонисты разорили и изгадили, невредимым остался только запущенный яблоневый сад – он их, видимо, хорошо кормил. Через несколько лет реставрации Толга стала местом, вокруг которого, как говорили монашки, «на тридцать километров распространяется благодать». Весной зацветал расчищенный яблоневый сад, и запах по всей округе был сумасшедший.
Понятно, что эта бывшая квартира алкоголика тоже когда-то была гиблым местом. Облагораживать ее пришлось наверняка не меньше, чем Ярославскую воспитательно-трудовую колонию. Зато теперь дом, в который я попала, был обителью мира: все просто, дешево и без претензий, но обжито и обустроено так, что я начала улыбаться. Дом стал намоленным местом, каждый угол в нем говорил о той самой благодати Божьей, ради которой создают монастыри и семьи. Дядя Саша вышел из-за угла, посмотрел на мою расплывшуюся физиономию, покивал головой и со словами: «Посиди, походи, погрейся», пошел на кухню по каким-то делам.
Я села и почувствовала, что опять вырастаю. То есть не увеличиваюсь в размере, как Алиса в стране чудес, а именно взрослею: дом давал такую защиту, что захотелось стать храбрее, выйти в мир и что-то сделать. Я обхватила руками коленки, и передо мной вдруг поплыла вереница красивых женских лиц и пейзажей. Мне наконец стал понятен задумчивый наклон головы красавиц Боттичелли и внутренняя сосредоточенность взрослеющих женщин Модильяни, нега танцовщиц Дега и ласка вечерних пейзажей Моне, нежность рублевской Троицы и улыбка мадонны Литты. Раньше я проходила мимо этих картин, почти не глядя. А тут они как-то сами собой вспомнились и стали понятны, как родные.
Дядя Саша пошуршал в глубине комнат, забрал какие-то вещи и жестом позвал меня к выходу. На пороге мы столкнулись с миловидной немолодой женщиной – я сообразила, что это Маша. Хозяин дома сказал: «Спускайся, я догоню», – и я пошла к машине. Через пару минут он вышел и сказал по-отечески доверительно: «Она хотела, чтобы я ее поцеловал». Я пришла в полное восхищение – он же совершенно простой дядька, а на лету понимает настолько тонкие вещи. Он видел Машу несколько секунд, а уже все понял. Я своим знакомым интеллигентным мальчикам с высшими образованиями и обширными знаниями классической литературы никогда не могла объяснить, как почувствовать, чего я хочу, и сделать для меня это не бестактно. А тут какой-то простой водила понимает мимолетные женские чувства на лету! И – верю! – он свою Машу целует, как надо.
Я, наверное, от общения с дядей Сашей тоже стала размораживаться и через какое-то время в наши разговоры с ним пришла особая нота – легкая, игривая и чуть тревожная. Как будто открылось другое дыхание, возникли смутные перспективы. Мы стали говорить меньше, тише и осторожней, как если бы играли дуэт и в невольной импровизации перешли к неизвестной обоим теме. Мы, очевидно, искали новую гармонию, чтобы дуэт хорошо звучал.
– Нет ни вечности покоя, ни сна.
– Увы!
– Что же это такое? Весна?
– И вы.
Эта, поначалу мимолетная, тональность вскоре превратила простой дружеский разговор в мелодию, полную скрытых ожиданий и незаданных вопросов. Мы оба аккуратно играли свою партию в этой импровизации и прислушивались к тому, что в ответ происходило в пространстве – как звучит партнер, куда ведет... В какой-то момент я поняла, что если я скажу «давай вместе», то он уйдет из семьи и пойдет со мной, благо масштаб личности позволял. И я задумалась про свои желания – и про свою ответственность в этой ситуации.
Готова ли я дать ему больше, чем он имеет, учитывая, какие красивые отношения уже есть в его семье? По сути, со мной дяде Саше придется делать работу, близкую к той, которую он уже однажды совершил, и я, скорее, задержу его на пути развития, чем дам нечто новое. Следующего уровня отношений я, «зеленая» выпускница университета, ему, пятидесятилетнему матерому мужику, дать не могла. Это понимание созрело без трагедии и вины: я честно оценила свои возможности, взвесила моральное право – и почувствовала, что на совместную жизнь с ним у меня нет ресурсов. Уж очень высокой показалась мне моя ответственность и опасно длинной – сама семейная жизнь, которую на импровизации не построишь. Так зачем же разрушать семью, которая у человека уже есть?
И я отпустила ситуацию. Мне и так ужасно повезло: я увидела человека, который строит отношения почти так, как я бы хотела. И этот опыт пришел не на склоне лет, а сейчас, когда еще вся жизнь впереди. Он дал мне камертон отношений: я видела живьем и воочию, в реальной жизни, как выглядит и ведет себя «мой» человек.
В ответ на мое решение чувствительный дядя Саша тоже отпустил меня, и нам стало грустно, но легко. Потому что отношения – это, конечно, система. Не я одна приняла решение, я, скорее, просто услышала центральную тему нашего дуэта. Обычно мужчина, если ему отказываешь в развитии отношений, думает, что это твой личный каприз, и обижается. А тут ситуация изменилась, но дуэт остался гармоничным, просто перейдя от одной формы к другой. Мы попали в состояние, когда никто никому ничего не должен, нет никаких планов и мы – просто удачные попутчики в легком и прекрасном мире.
Накануне завершения семинара дядя Саша отогнал машину домой, и мы с ним возвращались в город на электричке. Был дивный день. По дороге на станцию он купил ведро сочных, желтых с розовым отливом, яблок. Мы несли их в косых лучах вечернего солнца и болтали о всякой прекрасной ерунде. А потом в электричке стояли в грязном, заплеванном тамбуре, потому что все места были заняты. Огромная фигура дяди Саши закрывала половину мутного окна, яблоки сияли, как китайские фонарики, и я вдруг поняла, что совершенно счастлива. Не надо ни задерживать, ни продлевать мгновенье – можно просто жить в чистой радости и наслаждаться.
Когда холодный, как догадка,
Туман пластался по земле,
И, поворот дороги гладкой
Почти не чувствуя в руле,
Я в тень вошла, как в воду – боги,
Вдруг ясным бликом поздних снов
Свет яблока среди дороги
Напоминает мне любовь.
Выйдя на перроне в Москве, дядя Саша сказал, что завтра хочет съездить с сыном в Оптину Пустынь, и спросил, не составлю ли я им компанию. Да-да, конечно, сказала я и подумала, что к шестнадцати годам мальчик вряд ли так же талантлив в общении, как отец, но все равно – мне наверняка будет приятно его общество.
Наутро я пришла к назначенному месту и увидела знакомый «Запорожец». На переднем сиденье у дяди Саши лежали какие-то важные шмотки, так что я нырнула назад к его сыну и стала там вертеться, пытаясь устроиться поудобнее. Сашин сын улыбнулся и почти незаметным движением подложил мне под спину подушку. Я уселась, мы разговорились. У Алешки была своя окраска доброжелательства и заботы. Он учился на водителя, вел себя просто, но с достоинством, и относился ко мне со спокойствием и уважением, которое возникает у человека, который занимает ровнехонько свое место в мире.
Мы ехали и болтали обо всем подряд. Как мне повезло, думала я: ведь я увидела, что настоящий мужчина – это очень просто. Он может стать таким уже в 16 лет, сохраниться настоящим до 50 и продолжать быть собой и дальше. Через пару дней мы вернулись из Оптиной Пустыни в Москву и разъехались – каждый в свою сторону. С дядей Сашей я больше никогда не виделась. Мы встретились на площади, как бродячие музыканты, сыграли свою импровизацию, и разошлись.
Эта музыка до сих пор играет во мне.
Потому что она – моя.
Я держу свое яблоко в кармане и тихонечко мурчу себе под нос...
И жду, когда приедет ко мне, домой
Тот, который мой.
– Нет ни вечности покоя, ни сна.
– Увы!
– Что же это такое? Весна?
– И вы.
Эта, поначалу мимолетная, тональность вскоре превратила простой дружеский разговор в мелодию, полную скрытых ожиданий и незаданных вопросов. Мы оба аккуратно играли свою партию в этой импровизации и прислушивались к тому, что в ответ происходило в пространстве – как звучит партнер, куда ведет... В какой-то момент я поняла, что если я скажу «давай вместе», то он уйдет из семьи и пойдет со мной, благо масштаб личности позволял. И я задумалась про свои желания – и про свою ответственность в этой ситуации.
Готова ли я дать ему больше, чем он имеет, учитывая, какие красивые отношения уже есть в его семье? По сути, со мной дяде Саше придется делать работу, близкую к той, которую он уже однажды совершил, и я, скорее, задержу его на пути развития, чем дам нечто новое. Следующего уровня отношений я, «зеленая» выпускница университета, ему, пятидесятилетнему матерому мужику, дать не могла. Это понимание созрело без трагедии и вины: я честно оценила свои возможности, взвесила моральное право – и почувствовала, что на совместную жизнь с ним у меня нет ресурсов. Уж очень высокой показалась мне моя ответственность и опасно длинной – сама семейная жизнь, которую на импровизации не построишь. Так зачем же разрушать семью, которая у человека уже есть?
И я отпустила ситуацию. Мне и так ужасно повезло: я увидела человека, который строит отношения почти так, как я бы хотела. И этот опыт пришел не на склоне лет, а сейчас, когда еще вся жизнь впереди. Он дал мне камертон отношений: я видела живьем и воочию, в реальной жизни, как выглядит и ведет себя «мой» человек.
В ответ на мое решение чувствительный дядя Саша тоже отпустил меня, и нам стало грустно, но легко. Потому что отношения – это, конечно, система. Не я одна приняла решение, я, скорее, просто услышала центральную тему нашего дуэта. Обычно мужчина, если ему отказываешь в развитии отношений, думает, что это твой личный каприз, и обижается. А тут ситуация изменилась, но дуэт остался гармоничным, просто перейдя от одной формы к другой. Мы попали в состояние, когда никто никому ничего не должен, нет никаких планов и мы – просто удачные попутчики в легком и прекрасном мире.
Накануне завершения семинара дядя Саша отогнал машину домой, и мы с ним возвращались в город на электричке. Был дивный день. По дороге на станцию он купил ведро сочных, желтых с розовым отливом, яблок. Мы несли их в косых лучах вечернего солнца и болтали о всякой прекрасной ерунде. А потом в электричке стояли в грязном, заплеванном тамбуре, потому что все места были заняты. Огромная фигура дяди Саши закрывала половину мутного окна, яблоки сияли, как китайские фонарики, и я вдруг поняла, что совершенно счастлива. Не надо ни задерживать, ни продлевать мгновенье – можно просто жить в чистой радости и наслаждаться.
Когда холодный, как догадка,
Туман пластался по земле,
И, поворот дороги гладкой
Почти не чувствуя в руле,
Я в тень вошла, как в воду – боги,
Вдруг ясным бликом поздних снов
Свет яблока среди дороги
Напоминает мне любовь.
Выйдя на перроне в Москве, дядя Саша сказал, что завтра хочет съездить с сыном в Оптину Пустынь, и спросил, не составлю ли я им компанию. Да-да, конечно, сказала я и подумала, что к шестнадцати годам мальчик вряд ли так же талантлив в общении, как отец, но все равно – мне наверняка будет приятно его общество.
Наутро я пришла к назначенному месту и увидела знакомый «Запорожец». На переднем сиденье у дяди Саши лежали какие-то важные шмотки, так что я нырнула назад к его сыну и стала там вертеться, пытаясь устроиться поудобнее. Сашин сын улыбнулся и почти незаметным движением подложил мне под спину подушку. Я уселась, мы разговорились. У Алешки была своя окраска доброжелательства и заботы. Он учился на водителя, вел себя просто, но с достоинством, и относился ко мне со спокойствием и уважением, которое возникает у человека, который занимает ровнехонько свое место в мире.
Мы ехали и болтали обо всем подряд. Как мне повезло, думала я: ведь я увидела, что настоящий мужчина – это очень просто. Он может стать таким уже в 16 лет, сохраниться настоящим до 50 и продолжать быть собой и дальше. Через пару дней мы вернулись из Оптиной Пустыни в Москву и разъехались – каждый в свою сторону. С дядей Сашей я больше никогда не виделась. Мы встретились на площади, как бродячие музыканты, сыграли свою импровизацию, и разошлись.
Эта музыка до сих пор играет во мне.
Потому что она – моя.
Я держу свое яблоко в кармане и тихонечко мурчу себе под нос...
И жду, когда приедет ко мне, домой
Тот, который мой.
