Пусть говорят: поклонники и критики Казимира Малевича о его фанатизме, новаторстве и ботинках

Внешняя неуклюжесть и его способ выражаться были, скорее всего, чем-то вроде шубы, под которой очень целенаправленно действовали чрезвычайно живой дух и невероятная бодрость.
Ханс Рихтер, немецкий художник, режиссер-авангардист

Малевич… любил демонстрации, декларации, диспуты, новые аксиомы; утверждал и полагал, повисая лозунгами над своими картинами; в публичных выступлениях участвовал охотно, к пятнадцатому году уже врезался в слушателей бумерангами своих квадратов и проповедовал. Вокруг него всегда шумели и суетились; он имел многих последователей и учеников-фанатиков; это были его штурмовые колонны, он посылал их вперед… Малевич умел внушать неограниченную веру в себя, ученики его боготворили, как Наполеона армия.
Николай Пунин, историк искусства, арт-критик

Первые годы он ничего не зарабатывал, так как его «опыты» супрематизма никто не приобретал, и он жил на заработки жены. Каждый год они переезжали на дачу в Подмосковье. Это было любопытное зрелище. Две ломовых подводы нагружались его подрамниками, и осенью опять два ломовика везли его «шедевры» обратно в Москву, и так было несколько лет. Укладывал он свои работы с блеском глаз, с фанатизмом, с надеждой на «счастье вдруг». И вдруг — счастье к нему пришло. Когда свершилась Октябрьская революция, бедняк Малевич сделался вождем, одной из ярчайших фигур советского искусства, хотя ничего советского у него никогда не было. Впрочем, и с другими его товарищами было так же.
Евгений Кацман, художник, свояк Казимира Малевича

Старые мысли. Непосильная чистота. Он вздёргивает. Без него сползаем в муть и мелочь. В уличное.
Лев Юдин, художник, ученик Малевича

Это был человек маленького роста, коренастый, с тяжелым лицом. Его общая культура оставляла желать многого…
Михаил Ларионов, художник-авангардист

О Малевиче у нас не пишут. Вероятно, потому, что наши присяжные искусствоведы никак не решат, что выражает его черный квадрат на белом фоне: разложение буржуазии или, наоборот, восхождение молодого класса пролетариата? Так, товарищи, нельзя. Новые виды художественного труда требуют к себе иного, производственного подхода к критике.
Газета «Современная архитектура», 1927 г.

Когда про художника говорят: мастер провокации, — для меня это не определение мастера. Чтобы писать, как Тициан, надо многое знать и уметь. А чтобы замариновать рыбу или на бюст Толстого водрузить клетку с курицами, уметь ничего не надо. Не надо учиться, чтобы написать «Черный квадрат»!
Андрей Кончаловский, кинорежиссер (на круглом столе «Российской газеты»)

Он был крепко сложенный, с рябым лицом. Говорил неправильно, с польским акцентом. У него были небольшие глаза, но блестящие, и весь он был похож на деревенского католического священника. Одет он был всегда бедно и любил учить, как нужно сохранять обувь, предлагая ходить по камням, по неровностям, чтобы не сбивать подошву и каблук на одну сторону.
Евгений Кацман

Я не специалист и не ценитель — что-то мне нравится, что-то нет. Многое натянуто и вторично. «Черный квадрат» Малевича — это гениальное новаторство, но когда таких квадратов становится тьма — это уже скучно. Поэтому я думаю, что постепенно вернется академическая живопись с более строгими нормами и канонами: концептуальным, но технически никакущим артом люди уже пресытились. То же самое можно сказать и про белый стих, например. Первые эксперименты со свободной формой поэзии были прорывом, но в 2016 году это вызывает скорее недоумение и скуку, отчасти поэтому сейчас так успешен рэп с его четкой рифмовкой.
Oxxxymiron, российский рэп-исполнитель, публицист (журнал Interview)

Малевич, хоть и называл себя супрематистом, был верен правде жизни — света в российском небе чаще всего нет. И душе не остается ничего иного, кроме производить невидимые звезды из себя самой — таков смысл полотна.
Виктор Пелевин, «Священная книга оборотня»

Малевич, когда еще закрыли Институт художественной культуры, был уже вполне «прокаженный». Он бездействовал, но ученики к нему приходили, и он по-прежнему был очень влиятельный. Но когда он умер и его хоронили любимые ученики Суетин, Рождественский и другие, так на их лицах была и некоторая радость освобождения, потому что он все-таки их очень держал. Его присутствие изменяло их жизнь и биографию. Они, конечно, очень горевали, но они были уже не дети, и это была свобода от него.
Николай Харджиев, писатель, историк, коллекционер