ЖЖ 2008-03-31 Поучительная история 4 (искусство и деньги)
Сегодня Альберт Магнум, владелец галереи работающий в основном с латиноамериканскими художниками повез меня в запасник в Нью-Джерси где закованная в железо лежала стена (7 на 7 метров), расписанная фреской Кита Харринга, которую он сделал в 1987 году, за три года до смерти, для детского клуба в бедном районе. Фреска очень известная и роскошная. При всем при этом, когда дом сносили, ее собирались снести тоже. Фонд Кита Харринга пытался уговорить город стену сохранить, но у них даже нет такой статьи (надо было тысяч 200 баксов), а департамент по сохранению памятников архитектуры посчитал, что 1987 год – это не их епархия. Короче, Магнум решил заработать. Договорился с заводом, который для этой стены построил железную клетку, с помощью фонда Кита получил разрешение от города и перевез эту стену к себе в запасник, специально для фрески снятый. Потратил на все в целом почти полмиллиона, экспертная цена 12-15 миллионов. Теперь хочет продать и хорошо заработать. Она вошла в топ-10 самых заманчивых предложений на рынке искусства сегодня. Наверняка получится, потому что фресок Харринга по миру 8, и только одна в частных руках, остальные в паблик-спейс. Но как бы то ни было, он ее сохранил, какой-то инженерный гений придумал эту клетку, в которой ее можно транспортировать. Что я хотел сказать, собственно? Что цена на художника стала сейфом для работы. Гарантией того, что при всяких жизненных перипетиях работа не исчезнет. Стоил бы Харринг не миллионы, а сотни тысяч, и нет фрески. Сам Магнум, наверное, думает о деньгах, о домике на берегу моря, который он купит на барыш, и меньше всего о том, чтобы сохранить работу для будущего. Конечно все не так однозначно, но пример показательный
ЖЖ 2008-03-31 На пенсию пора
Я совсем разучился работать без референтуры: пропускаю встречи, забываю позвонить. Чувствую себя как горожанин, переехавший в село и неумеющий ни дров наколоть, ни огонь зажечь. И это при том, что сейчас столько техники его заменяющей. То есть я умею формулировать, ставить задачи, принимать решения, но, например, распоряжаться своим временем и решать минимальные управленческие задачи — разучился. То есть если бы сейчас мне пришлось быть чьим-то подчиненным внутри большой структуры, ожидало бы полное фиаско.
В доме нет сахара. Забываю купить, зато научился пить горький кофе. Не было бы кофе, перешел бы на чай. Единственное, что еще делаю на автомате – заряжаю телефон и компьютер.
ЖЖ 2008-04-03 Виктор Казарин
Первые две картины в 1987 году я купил у него. Одну его самого, другую якобы Зверева. И, кстати, первые дилерские 100 баксов я на его искусстве заработал. Писал он огромные такие рясины два на три метра. Яркие, вкусные. Такой талантливый графоман от живописи. Зверева, говорят, подделывал, благо это было несложно, потом бросил, так как сам был фантастически успешен коммерчески.
Несмотря на абсолютную вторичность, он мне до сих пор интересен. Такой "отравленный" чужим (зверевским) творчеством, но более энергичный и еще более дикий. Он как партизан, который не знал, что война кончилась, и просидел в лесу 10 лет, все еще называет себя "основателем постсупрематизма" и "лидером неоэкспрессионизма".
ЖЖ 2008-04-07 О «Снобе»
Володя Яковлев, оказывается, вернулся делать канал СНОБ. Я к нему отношусь с большим пиететом, но название по-моему, идиотское. Уж лучше наглое "буржуазный журнал", как у Рыкова. То есть даже если ты в голове держишь "канал для снобов", незачем это выносить в название. Видимо, слишком долго был за границей и перестал чувствовать, как русские слова живут. В свое время Танечка Щербина вернулась из Парижа с идеей делать журнал ЭСТЕТ. Мы тогда, собственно, с Белковским познакомились. Он был издателем, Таня главредом. Я ей говорил: журнал с таким претенциозным названием долго жить не будет.
ЖЖ 2008-04-12
Что касается Яковлевского СНОБа с большой буквы, то от одного из авторов проекта я услышал созвучную мне мысль. Он говорит: "Я не хочу больше читать журналистов. Им нечего мне сказать такого, чего я бы не мог понять сам. Мне просто жалко время тратить на них и их тексты. Чуть лучше чуть хуже. Какая разница. Редакция СНОБа писать тексты не будет, им это запрещено. Их задача стать интересным собеседником для профессионала, чтоб того понесло. Обработать получившееся в нескольких форматах и доставить тем, кому это интересно».
То есть журналисту, работающему в СНОБе, отказано от авторской подписи. Например, он не будет писать о своих впечатлениях при посещении мастерской художника. Бойцы невидимого фронта, они просто растворяются в носителе контента. По сути, Яковлев и ко хотят узаконить и сделать суперпрфессиональной работу так называемых "литературных негров". Только раньше они кирпичи воспоминаний писали, а теперь тексты в журнал. Все материалы будут написаны и подписаны носителями контента. Мне, как я уже говорил, активно не нравится название проекта, но концепция очень интересна. Литература становится массовой профессией и отделяется от писательства, просто как ремесло.
ЖЖ 2008-04-15 О культурной политике
Во время круглого стола о культурной политике пришла в голову такая метафора: представим себе садовода, который вместо того, чтобы вырастить и культивировать сад приходит в лес и пытается подстричь там деревья, проложить прямые дорожки вырубая мешающие деревья. Вместо того, чтобы культивировать изысканные цветы в оранжерее, он собирает полевые цветы и жалуется, что они быстро вянут, не так пахнут, как гладиолусы и вообще требует, чтоб все поля засеяли розами.
Конечно, на фоне «культурной политики единороса Лужкова, который объявил себя новым Медичи, пассивность и отсутствие реальных действий покажется «во благо», но пора уже чиновникам понять элементарные законы функционирования искусства, а не строить планы цензуры на телевидении.
Да, культурная машина не может быть построена как отрасль во главе с министерством культуры. Здесь невозможна госкорпорация, скупившая активы художников. И советская ситуация, когда государство выступает «единой службой заказчика», невозможна. Власть здесь один из игроков и не самый главный. Художник важнее министра.
Государству надо понять в первую очередь, чего оно не должно делать ни в коем случае, и потом только решать, что делать. Представьте себе министерство машиностроения, которое на заднем дворе собирает автомобили. Не можете? А наше министерство и фильмы снимает и выставки делает….
ЖЖ 2008-04-22 Про деньги
Надо действовать так, будто денег не существует. И тогда деньги начинают тебе служить, а не ты им.
ЖЖ 2008-05-05 Художник и деньги
Разговор о деньгах для художника, или там для искусства – очень непростой. Есть несколько профессий, для которых вопрос о деньгах неловок. Политик и художник – из таковых. Раньше считалось еще – учитель и врач. Ну то есть ты выполняешь некоторую миссию по отношению к обществу, поэтому подозрение в том, что ты делаешь это из-за денег, а не от того, что эта миссия тебя наполняет, — оскорбительное подозрение.
Художник, конечно же, тоже человек из мяса и костей, живет в обществе, где таксист и ресторатор берут деньги не разбираясь, банкир ты или артист. Главное подозрение, что деньги — это МОТИВ твоей деятельности. Поэтому экономика искусства – стыдливая экономика. Она не царит, как в бизнесе, а обслуживает. Она всегда постфактум. И практически всегда – неочевидна. Формулировать экономические законы художественного мира — все равно что публично обнажаться.
Я в начале девяностых по неопытности очень много рассуждал про художественный рынок, про формирование цен на искусство, сейчас на конкретный вопрос коллекционера "сколько стоит" небрежно отсылаю к кому-то из сотрудников, которые "знают", а сам продолжаю разговор о достоинствах художника и его работ.
Но вот ситуация сложилась так, что надо убедить чиновника в ВЫГОДЕ для города музея современного искусства. Не то что бы он сопротивлялся. Скорее вложить в уста текст, которым он будет убеждать других, что, открыв музей, сделал ВЫГОДНОЕ вложение бюджетных денег. Ну то есть для меня это очевидно, осталось только изложить. Но тут же по законам инверсной логики, я задал себе вопрос, а мне это зачем? Почему вокруг МСИ (музей современного искусства) столько суеты в художественном мире? Нас что, так уж интересует возможность для Васи Пупкина из N-ска увидеть работы Гутова и Кошлякова у себя дома, а не в Русском Музее? Или мне нравится уговаривать художников по поводу огромных музейных скидок?
Короче, я собрал сейчас несколько своих умозаключений о музее, похожих, своей фрагментарностью, скорее на описание слепцами слона, чем на портрет. Буду выкладывать. Начну с самого "рыночного". Ну то есть с того самого оголения зада в публичном месте.
Самой важной и самой ответственной функцией музея по отношению к рынку является регулирование количества "товара".
Рынок всегда заинтересован в том, чтобы увеличить объем продаж, но Художественный рынок отличается от любого другого тем, что утилизация предлагаемого этим рынком товара не происходит никогда. Торгуя пиджаками, мы знаем, сколько нужно пиджаков, чтобы насытить рынок, через сколько лет они придут в негодность и понадобятся новые, - то есть мы можем заранее рассчитать объем продаж. Более того, мы можем искусственно провоцировать спрос. Скажем, хороший пиджак можно носить лет десять, что совершенно невыгодно производителю. В этом случае на помощь приходит механизм моды, и покупатель вынужден выбросить еще хорошую, но немодную вещь, чтобы освободить место для обновки.
Механизм моды в изобразительном искусстве мог бы быть эффективен, как он эффективен в музыке, потому что понятия "актуальность" и "мода, в некотором смысле аналогичны. Но существенное отличие художественного рынка от товарного заключается в том, что старое и вроде бы "немодное" произведение искусства не исчезает, не выбрасывается, а, наоборот, становится все более ценным. В итоге на рынке искусства наряду с "модными пиджаками" продаются и старые, обросшие легендами "пиджаки". Ведь любая частная коллекция может быть распродана, например, при смене хозяина в результате наследования. В этом случае уже однажды проданные произведения искусства снова попадают на рынок. И вот здесь музей играет очень важную роль - в силу того, что музейные коллекции не продаются. Музеи выполняют функцию своего рода "утилизаторов", поскольку они раз и навсегда забирают с рынка старые работы.
Поэтому именно все мы и носимся с музеями, даже если не осознаем, что именно поэтому.
ЖЖ 2008-05-08 О современной политике
Политика становится не просто скучной. Она теперь похожа на наш "русский балет". Такой памятник классическому балету, который не просто не меняется, а видит свою главную функцию - в том, чтобы ничего не менять. Ни репертуар, ни сам танец. Это хорошо. О ней теперь можно не думать. Как и о балете.
ЖЖ 2008-05-15 «В художники пошёл»
Интересный феномен — люди, "решившие" стать художником, уже попробовав себя на ином поприще. Ну Ван-Гог, понятно, — исключение, обобщению не подлежит. Но, например, Бренер и Осмоловский, Вито Акончи — поэты, Плуцер-Сарно — типа ученый. Были еще попытки. Много музыкантов, режиссеры. Один переводчик из Молдавии стал хорошим художником, и вот некий Борис Тревожный из ЖЖ, журналист, придумавший, как ему кажется, хитрый ход в жанре "журналист меняет профессию".
Успех или неуспех этих персонажей очень показателен как ответ на вопрос: а кто такой художник сегодня? В какой мере это деятельность, в какой позиция?
Чтобы заострить, можно взять пример совсем для меня очевидный — Линор Горалик. Линор — безусловно пластически одаренная, "владеющая дискурсом", изредка выдающая блестящие арт-объекты, но не художник.
2008 год, часть 7
Сегодня Альберт Магнум, владелец галереи работающий в основном с латиноамериканскими художниками повез меня в запасник в Нью-Джерси где закованная в железо лежала стена (7 на 7 метров), расписанная фреской Кита Харринга, которую он сделал в 1987 году, за три года до смерти, для детского клуба в бедном районе. Фреска очень известная и роскошная. При всем при этом, когда дом сносили, ее собирались снести тоже. Фонд Кита Харринга пытался уговорить город стену сохранить, но у них даже нет такой статьи (надо было тысяч 200 баксов), а департамент по сохранению памятников архитектуры посчитал, что 1987 год – это не их епархия. Короче, Магнум решил заработать. Договорился с заводом, который для этой стены построил железную клетку, с помощью фонда Кита получил разрешение от города и перевез эту стену к себе в запасник, специально для фрески снятый. Потратил на все в целом почти полмиллиона, экспертная цена 12-15 миллионов. Теперь хочет продать и хорошо заработать. Она вошла в топ-10 самых заманчивых предложений на рынке искусства сегодня. Наверняка получится, потому что фресок Харринга по миру 8, и только одна в частных руках, остальные в паблик-спейс. Но как бы то ни было, он ее сохранил, какой-то инженерный гений придумал эту клетку, в которой ее можно транспортировать. Что я хотел сказать, собственно? Что цена на художника стала сейфом для работы. Гарантией того, что при всяких жизненных перипетиях работа не исчезнет. Стоил бы Харринг не миллионы, а сотни тысяч, и нет фрески. Сам Магнум, наверное, думает о деньгах, о домике на берегу моря, который он купит на барыш, и меньше всего о том, чтобы сохранить работу для будущего. Конечно все не так однозначно, но пример показательный
ЖЖ 2008-03-31 На пенсию пора
Я совсем разучился работать без референтуры: пропускаю встречи, забываю позвонить. Чувствую себя как горожанин, переехавший в село и неумеющий ни дров наколоть, ни огонь зажечь. И это при том, что сейчас столько техники его заменяющей. То есть я умею формулировать, ставить задачи, принимать решения, но, например, распоряжаться своим временем и решать минимальные управленческие задачи — разучился. То есть если бы сейчас мне пришлось быть чьим-то подчиненным внутри большой структуры, ожидало бы полное фиаско.
В доме нет сахара. Забываю купить, зато научился пить горький кофе. Не было бы кофе, перешел бы на чай. Единственное, что еще делаю на автомате – заряжаю телефон и компьютер.
ЖЖ 2008-04-03 Виктор Казарин
Первые две картины в 1987 году я купил у него. Одну его самого, другую якобы Зверева. И, кстати, первые дилерские 100 баксов я на его искусстве заработал. Писал он огромные такие рясины два на три метра. Яркие, вкусные. Такой талантливый графоман от живописи. Зверева, говорят, подделывал, благо это было несложно, потом бросил, так как сам был фантастически успешен коммерчески.
Несмотря на абсолютную вторичность, он мне до сих пор интересен. Такой "отравленный" чужим (зверевским) творчеством, но более энергичный и еще более дикий. Он как партизан, который не знал, что война кончилась, и просидел в лесу 10 лет, все еще называет себя "основателем постсупрематизма" и "лидером неоэкспрессионизма".
ЖЖ 2008-04-07 О «Снобе»
Володя Яковлев, оказывается, вернулся делать канал СНОБ. Я к нему отношусь с большим пиететом, но название по-моему, идиотское. Уж лучше наглое "буржуазный журнал", как у Рыкова. То есть даже если ты в голове держишь "канал для снобов", незачем это выносить в название. Видимо, слишком долго был за границей и перестал чувствовать, как русские слова живут. В свое время Танечка Щербина вернулась из Парижа с идеей делать журнал ЭСТЕТ. Мы тогда, собственно, с Белковским познакомились. Он был издателем, Таня главредом. Я ей говорил: журнал с таким претенциозным названием долго жить не будет.
ЖЖ 2008-04-12
Что касается Яковлевского СНОБа с большой буквы, то от одного из авторов проекта я услышал созвучную мне мысль. Он говорит: "Я не хочу больше читать журналистов. Им нечего мне сказать такого, чего я бы не мог понять сам. Мне просто жалко время тратить на них и их тексты. Чуть лучше чуть хуже. Какая разница. Редакция СНОБа писать тексты не будет, им это запрещено. Их задача стать интересным собеседником для профессионала, чтоб того понесло. Обработать получившееся в нескольких форматах и доставить тем, кому это интересно».
То есть журналисту, работающему в СНОБе, отказано от авторской подписи. Например, он не будет писать о своих впечатлениях при посещении мастерской художника. Бойцы невидимого фронта, они просто растворяются в носителе контента. По сути, Яковлев и ко хотят узаконить и сделать суперпрфессиональной работу так называемых "литературных негров". Только раньше они кирпичи воспоминаний писали, а теперь тексты в журнал. Все материалы будут написаны и подписаны носителями контента. Мне, как я уже говорил, активно не нравится название проекта, но концепция очень интересна. Литература становится массовой профессией и отделяется от писательства, просто как ремесло.
ЖЖ 2008-04-15 О культурной политике
Во время круглого стола о культурной политике пришла в голову такая метафора: представим себе садовода, который вместо того, чтобы вырастить и культивировать сад приходит в лес и пытается подстричь там деревья, проложить прямые дорожки вырубая мешающие деревья. Вместо того, чтобы культивировать изысканные цветы в оранжерее, он собирает полевые цветы и жалуется, что они быстро вянут, не так пахнут, как гладиолусы и вообще требует, чтоб все поля засеяли розами.
Конечно, на фоне «культурной политики единороса Лужкова, который объявил себя новым Медичи, пассивность и отсутствие реальных действий покажется «во благо», но пора уже чиновникам понять элементарные законы функционирования искусства, а не строить планы цензуры на телевидении.
Да, культурная машина не может быть построена как отрасль во главе с министерством культуры. Здесь невозможна госкорпорация, скупившая активы художников. И советская ситуация, когда государство выступает «единой службой заказчика», невозможна. Власть здесь один из игроков и не самый главный. Художник важнее министра.
Государству надо понять в первую очередь, чего оно не должно делать ни в коем случае, и потом только решать, что делать. Представьте себе министерство машиностроения, которое на заднем дворе собирает автомобили. Не можете? А наше министерство и фильмы снимает и выставки делает….
ЖЖ 2008-04-22 Про деньги
Надо действовать так, будто денег не существует. И тогда деньги начинают тебе служить, а не ты им.
ЖЖ 2008-05-05 Художник и деньги
Разговор о деньгах для художника, или там для искусства – очень непростой. Есть несколько профессий, для которых вопрос о деньгах неловок. Политик и художник – из таковых. Раньше считалось еще – учитель и врач. Ну то есть ты выполняешь некоторую миссию по отношению к обществу, поэтому подозрение в том, что ты делаешь это из-за денег, а не от того, что эта миссия тебя наполняет, — оскорбительное подозрение.
Художник, конечно же, тоже человек из мяса и костей, живет в обществе, где таксист и ресторатор берут деньги не разбираясь, банкир ты или артист. Главное подозрение, что деньги — это МОТИВ твоей деятельности. Поэтому экономика искусства – стыдливая экономика. Она не царит, как в бизнесе, а обслуживает. Она всегда постфактум. И практически всегда – неочевидна. Формулировать экономические законы художественного мира — все равно что публично обнажаться.
Я в начале девяностых по неопытности очень много рассуждал про художественный рынок, про формирование цен на искусство, сейчас на конкретный вопрос коллекционера "сколько стоит" небрежно отсылаю к кому-то из сотрудников, которые "знают", а сам продолжаю разговор о достоинствах художника и его работ.
Но вот ситуация сложилась так, что надо убедить чиновника в ВЫГОДЕ для города музея современного искусства. Не то что бы он сопротивлялся. Скорее вложить в уста текст, которым он будет убеждать других, что, открыв музей, сделал ВЫГОДНОЕ вложение бюджетных денег. Ну то есть для меня это очевидно, осталось только изложить. Но тут же по законам инверсной логики, я задал себе вопрос, а мне это зачем? Почему вокруг МСИ (музей современного искусства) столько суеты в художественном мире? Нас что, так уж интересует возможность для Васи Пупкина из N-ска увидеть работы Гутова и Кошлякова у себя дома, а не в Русском Музее? Или мне нравится уговаривать художников по поводу огромных музейных скидок?
Короче, я собрал сейчас несколько своих умозаключений о музее, похожих, своей фрагментарностью, скорее на описание слепцами слона, чем на портрет. Буду выкладывать. Начну с самого "рыночного". Ну то есть с того самого оголения зада в публичном месте.
Самой важной и самой ответственной функцией музея по отношению к рынку является регулирование количества "товара".
Рынок всегда заинтересован в том, чтобы увеличить объем продаж, но Художественный рынок отличается от любого другого тем, что утилизация предлагаемого этим рынком товара не происходит никогда. Торгуя пиджаками, мы знаем, сколько нужно пиджаков, чтобы насытить рынок, через сколько лет они придут в негодность и понадобятся новые, - то есть мы можем заранее рассчитать объем продаж. Более того, мы можем искусственно провоцировать спрос. Скажем, хороший пиджак можно носить лет десять, что совершенно невыгодно производителю. В этом случае на помощь приходит механизм моды, и покупатель вынужден выбросить еще хорошую, но немодную вещь, чтобы освободить место для обновки.
Механизм моды в изобразительном искусстве мог бы быть эффективен, как он эффективен в музыке, потому что понятия "актуальность" и "мода, в некотором смысле аналогичны. Но существенное отличие художественного рынка от товарного заключается в том, что старое и вроде бы "немодное" произведение искусства не исчезает, не выбрасывается, а, наоборот, становится все более ценным. В итоге на рынке искусства наряду с "модными пиджаками" продаются и старые, обросшие легендами "пиджаки". Ведь любая частная коллекция может быть распродана, например, при смене хозяина в результате наследования. В этом случае уже однажды проданные произведения искусства снова попадают на рынок. И вот здесь музей играет очень важную роль - в силу того, что музейные коллекции не продаются. Музеи выполняют функцию своего рода "утилизаторов", поскольку они раз и навсегда забирают с рынка старые работы.
Поэтому именно все мы и носимся с музеями, даже если не осознаем, что именно поэтому.
ЖЖ 2008-05-08 О современной политике
Политика становится не просто скучной. Она теперь похожа на наш "русский балет". Такой памятник классическому балету, который не просто не меняется, а видит свою главную функцию - в том, чтобы ничего не менять. Ни репертуар, ни сам танец. Это хорошо. О ней теперь можно не думать. Как и о балете.
ЖЖ 2008-05-15 «В художники пошёл»
Интересный феномен — люди, "решившие" стать художником, уже попробовав себя на ином поприще. Ну Ван-Гог, понятно, — исключение, обобщению не подлежит. Но, например, Бренер и Осмоловский, Вито Акончи — поэты, Плуцер-Сарно — типа ученый. Были еще попытки. Много музыкантов, режиссеры. Один переводчик из Молдавии стал хорошим художником, и вот некий Борис Тревожный из ЖЖ, журналист, придумавший, как ему кажется, хитрый ход в жанре "журналист меняет профессию".
Успех или неуспех этих персонажей очень показателен как ответ на вопрос: а кто такой художник сегодня? В какой мере это деятельность, в какой позиция?
Чтобы заострить, можно взять пример совсем для меня очевидный — Линор Горалик. Линор — безусловно пластически одаренная, "владеющая дискурсом", изредка выдающая блестящие арт-объекты, но не художник.
2008 год, часть 7