ЖЖ 2012-10-06 Открытое письмо Соне Троценко — умнице, красавице, владелице Винзавода
Дорогая Соня, во-первых, смею тебя заверить, что отношусь к тебе очень хорошо, и что бы там дальше ни случилось, отношение вряд ли поменяю. Ты сделала важное дело, сумела вначале привлечь, а потом и работать с такими непростыми персонажами как мы. Я, Володя Овчаренко, Айдан Салахова, Лена Селина и многие другие. Сумела сделать Винзавод первым успешным арт-кластером в Москве, последние два года уже самостоятельно делать интересные проекты, в том числе важный для Совриска проект "Старт".
Вчера ты мне сказала, что Винзавод — место культуры и культурных развлечений, и нельзя его превращать в политическую площадку. Имеется ввиду дискуссия по поводу цензуры в интернете, угрозы закрытия Ю-туба с первого ноября. Я понимаю твое стремление. Я сам, собственно, первый раз провел в своем помещении "политическую акцию" в марте, когда собрал круглый стол "Зачем сажают художников?". Тогда правда я не понимал, что это политическая акция. Тогда мне казалось, что просто коллеги по цеху должны высказать свою позицию и по аресту панк-феминисток, и по самой акции.
Я понимаю твое стремление и я с ним солидарен. Хочется заниматься искусством. Хочется радовать почитателей, просвещать молодых хипстеров. Но... за год мы попали в новую реальность.
О невозможности "не лезть в политику" для людей искусства. Кто бы мог подумать еще год назад, что писатель, автор утонченных романов, Борис Акунин будет вести за собой десятки тысяч людей на "прогулки"? Что Дима Быков будет выступать с трибуны, как какой-нибудь Навальный. Что предводитель хипстеров Юра Сапрыкин будет вести дебаты в координационном совете оппозиции. Что Макаревич будет писать письма Путину не о культуре, а о коррупции и неимоверных откатах? Наконец, что три девушки будут сначала заточены в тюрьму на полгода за песню, а потом приговорены к двум годам лишения свободы?
Никто.
Я понимаю, Винзавод, добившись успеха, сейчас активно встраивается в городские программы. Ты оберегаешь свое детище и, наверное, в своем праве, возможно даже на тебя давят, но неужели ты веришь, что в этой ситуации, когда люди искусства активно включились в гражданское движение, Винзавод сможет сохранить лидерство и одновременно купировать любые формы политического высказывания? Я не верю. А если завтра тебя попросят отменить вечер того же Акунина, Быкова? Выступление Шевчука или Арбениной? Выставку Йоко Оно, вручившей Пусси Рает премию мира? Это ведь тоже политика.
Сегодня я получил от функционеров Винзавода письмо, которое в целом можно назвать попыткой шантажа. У них, видимо, своя логика, и им кажется, что человек на все пойдет ради теплого места. В свое время я делал презентацию книги Лимонова. Он был первым, кто не стал замыкаться в творчестве. Это сейчас он критикует болотных, раздает интервью государственным СМИ, а тогда он был типа враг намбер ван. Но для меня он был писатель. Я его тоже, кстати, уговаривал не заниматься политикой. Но когда меня стали шантажировать с требованием отменить его вечер (и, поверь мне, это был не неведомый мне твой функционер, а очень конкретные, властные и влиятельные люди), я почувствовал, что это не Лимонова мочат, а меня. И презентацию провел.
(Помещение при этом было государственное. И оно еще несколько лет было моим, пока я не переехал на Винзавод.)
Короче, дорогая Соня, это не мы занимаемся политикой, а она нами. Я буду счастлив, когда наступит момент спокойно сказать: мы вне политики. Мы люди искусства. Будем говорить о выставках на приеме в посольствах или у президента, как раньше. Так вот, по моему мнению, дискуссия на тему цензуры в интернете — это шаг по направлению к этому желанному моменту, а не наоборот.
Всегда твой,
Марат
ЖЖ 2012-10-10 Про закон об оскорблении чувств («Аргументы и Факты»)
Защищать надо права, а не чувства граждан. Верующие имеют право беспрепятственно совершать религиозные обряды, и это их право государство должно защищать. А вот чувства у всех разные, это очень зыбкая субстанция. Могу сказать по опыту: до появления данного закона на нас подавали 8 гражданских исков об оскорблении религиозных чувств. Например, по поводу супрематической выставки. В супрематизме 4 основные фигуры - квадрат, круг, треугольник и крест. Так вот, некоторым гражданам показалось, что этот крест оскорбляет другой - православный крест. Хотя понятно, что наука геометрия существует даже дольше, чем христианство, и крест может быть чем угодно - и плюсом, и другим символом. В одном произведении искусства кто-то увидит божию искру, а кто-то - оскорбление своих чувств. В конце концов, если сопоставить священные книги разных конфессий, то мы увидим, что любой текст одной религии обижает чувства приверженцев другой. Кто-то по-другому крестится, кто-то считает кощунством само написание лика Божьего - неслучайно в истории был целый период иконоборчества.
В Ростове на днях некие граждане пытались отменить показ оперы «Иисус Христос - суперзвезда». Оперы безобидной и даже полезной для Церкви: многие люди рассказывали, что впервые прочитали Евангелие, после того как её посмотрели. И что будет дальше с подобными произведениями? Что будет с книгой Леонида Андреева «Иуда Искариот» или Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита»? Применение нового закона может довести ситуацию до абсурда. Даже если вы не пляшете в храме, не носите футболок с антицерковными надписями, какого-нибудь верующего может оскорбить ваш внешний вид. У меня был знакомый художник, очень похожий на Христа. Ну родился человек с такой внешностью! А кто-то скажет, что он специально пародирует Спасителя. Если люди настроены оскорбиться, они могут оскорбиться чем угодно.
Если закон будет принят, то первыми от него пострадают сами верующие. Известны случаи, когда прихожане РПЦ громили книжные лавки пятидесятников или гоняли кришнаитов. Но согласно новому закону, те же кришнаиты и православные абсолютно равны. И одни будут подавать иски к другим. А мусульмане наверняка подадут иск по поводу того, что в Государственном гербе РФ присутствует православный крест и отсутствует исламский полумесяц. Это вполне может оскорбить их чувства.
Конечно, акции типа той, что устроили Pussy Riot, не должны поощряться. Но надо иметь в виду, что любой запрет, любое чрезмерное преследование участников подобных акций лишь привлекает к ним дополнительное внимание. Кто знал о плохо снятом фильме «Невинность мусульман», до того как его объявили нецензурным? А стоило объявить, что показ фильма запретят, как многие решили его посмотреть.
Кстати, мы предложили свою альтернативу карательному уклону нового закона - разработать знак-предупреждение, своего рода маркировку для верующих, совершенно не обидную для них. Этот знак должен быть неким обозначением зоны свободного искусства. Мол, если вы чувствуете, что вы или ваши убеждения могут быть оскорблены, вы сюда не ходите, эту книгу не читайте, этот фильм не смотрите. И все останутся при своих интересах.
ЖЖ 2012-10-10 О прошлых заблуждениях
Мы часто неистово отстаиваем свои убеждения. А можно однажды вспомнить заблуждения. И, перечислив их, уже не спорить с пеной у рта.
Вот я был уверен в 90-е, что всякий талантливый художник доберется до Москвы (и захочет, и сможет) и сумеет показать свои работы. Поэтому московскую художественную сцену считал российской художественной сценой. Полностью был сокрушен, когда Лена Олейникова в Перми сделала выставку художников Дагестана и Осетии. Прекрасную выставку, хотя я шапочно знал только одного из участников.
Впрочем, и до этого. В течение трех лет. Не все могут в Москву, и не все хотят.
ЖЖ 2012-10-14 Как бороться с усталостью
Бывает, проснешься уже усталым, словно всю ночь вагоны разгружал или дымил с коллегами в мозговом штурме. Мне помогает горячий потом холодный душ. Если есть время, горячая ванна и ледяной душ.
ЖЖ 2012-10-24 Из книги «Русский способ. Терроризм и масс-медиа в третьем тысячелетии» (предисловие)
В первые дни трагедии на Дубровке я не ходил на работу: утром 24 октября у меня родилась дочь Ева. За развитием событий следил по домашнему телевизору. Один экран не дает возможности почувствовать себя субъектом процесса. Напротив, ты - объект информационного воздействия. Кажется, вся боль мира (во всяком случае, Москвы) концентрированно изливается на тебя из черного ящика телевизора, и ты ничего не можешь поделать. Ты даже не можешь выключить трансляцию: зачем-то нужно длить и длить это мучительное зрелище. Слежение за бегущей строкой становится частью жизнеобеспечения: дышать, пить, есть и смотреть телевизор. Миллионы людей, видящих одну и туже картинку - вот общность, которую в обычное время не объединить ничем. И эта власть в руках не у президента и не премьера, людей, облеченных властью и готовящих себя к этой суперответственности, а у оператора. Здесь, наверно, уместна фраза "на его месте мог бы быть каждый", впрочем, эта фраза уместна во всем, что касается теракта. Кажется, Лев Корзун точно сформулировал во время трагедии, что все общество делится на жертв "Норд-Оста" и их родственников с одной стороны и потенциальных жертв будущих терактов, с другой. Вот я и попытался собрать то, что, на мой взгляд, должен знать каждый, и каждый журналист в первую очередь.
Почему я решил, что это мое дело: написать такую книгу? Кошмар на Дубровке и, в то же время, рождение дочери. Общая трагедия переплелась для меня с личным счастьем. Больше всего я беспокоился, чтобы жена до родов ничего не узнала. Вопрос "как там они" имела для меня два значения. Семьсот человек под дулами автоматов и Юля с дочкой в роддоме. В общем, я был счастлив на фоне всеобщей трагедии и, в конце концов, это превратилось в чувство вины перед каждым, кого я встречал. Прятал глаза, что бы не видели радость, а по большей части просто уединялся. Когда завершилась контртеррористическая операция, я твердо решил как-то искупить свою вину... нет, счастье.
А беда оказалась больше, чем можно было даже предположить: на антитеррористической волне подняли голову мракобесы всех мастей. Даже в либеральном ("западном") обществе после трагедии 11 сентября мгновенно стали редуцироваться гражданские свободы, то есть его основные принципы. Что же говорить о России... Уважаемые публицисты стали рассуждать, что терроризм - результат разгула политкорректности, мультикультурализма, чуть ли не постмодернистского искусства. Особо тревожно, что такие настроения появились и в самой художественной среде. В политическом истеблишменте сразу раздались голоса: "а мы были правы в своих гонениях на кавказцев в российских городах". Понеслись призывы закручивания гаек на всех фронтах. Легче посадить в тюрьму радикального писателя, чем бороться с настоящими террористами. Зная, насколько легко правители вводят, а народ принимает тоталитаризм, можно предсказывать и дальнейший рост покушений на основные свободы. Эта опасность для меня не менее серьезна и очевидна, чем опасность терроризма. В борьбе против злодеев мы не должны позволить расцвести новому мракобесию.
Эта ситуация требует аккуратного анализа и деликатных решений. Важно помнить, что карта самого радикального искусства и карта распространения терроризма - две совершенно разные карты.
ЖЖ 2012-10-25 О радикалах (текст начала 2000-х): Александр Бренер, Авдей Тер-Оганьян, Олег Кулик, Анатолий Осмоловский
Среди "радикалов" самой одиозной фигурой был, конечно, Александр Бренер. Какой он был пронзительный, ясный в лучшие свои годы! С ним было всегда интересно, его талант проявлялся во всем. Он настолько ясно и неординарно мыслил, что было ощущение, что он все эти мысли и идеи достает из какого-то запасника. Мне думается, это потому, что у него был длительный период подспудной работы, невостребованности, в Алма-Ате, а затем в Израиле, и тогда он все уже продумал. Он меня увлек как антитеза меня самого: я – человек упорный, вежливый, интеллигентный, он же был как бы моей противоположностью – бескомпромиссный, склонный к аффектации. Но фактически его кредо через некоторое время мною разделялось. Пафос его заключался в том, что нельзя довольствоваться ничем, кроме самого высокого пьедестала. Быть главным русским художником – для него вообще не было задачей, амбиции были еще выше, просто запредельные. А всем остальным, как он убедительно доказывал, заниматься вообще не стоит. Он умел вскрывать ложные обертки и доставать суть явлений, органично чувствуя фальшь. Это была такая предельно-запредельная честность.
Бренер для меня является доказательством того, что гений и злодейство вещи все же совместимые – причем иногда совершенно сознательно. Он специально искал скандал и шел на разрыв отношений. В своих поисках независимости он пришел к выводу, что любая дружба, привязанность – это несвобода, если кто-то сделал ему доброе дело – то этот человек его закабалил, сделал своим должником. Саша стремился срочно показать, что ни на какую ответную адекватную реакцию – ну, благодарность, расположение – тот рассчитывать не должен. И по отношению к галерее Саша испытывал чувства, как к субъекту, и вел свою партизанскую войну. Писал, например, тексты, объявляя галерею Гельмана оплотом буржуазии, и призывал с ней бороться. А мы, в свою очередь, публиковали эти тексты. Мне казалось ошибкой требовать лояльности по отношению к себе, более близким был для меня принцип толерантности, поэтому мы долго поддерживали Бренера в тех конфликтах, которые он устраивал. Но при нападении на белорусское посольство писать поручительства мне показалось уже невозможным, и Бренер был вынужден уехать.
Бренер, я уверен, если бы захотел стать гуру русского искусства, он бы им стал, у него не было конкурентов. Но он не захотел – жизнь внутри искусства связана с определенными ограничениями и обязательствами. Нужно общаться с другими художниками, нужно любить не только свое искусство, но и своих соседей, находиться в диалоге с ними. К примеру, когда Мизин и Шабуров впервые приехали в Москву, Кулик искренне ими заинтересовался, помогал им. Бренер же сознательно вышел из искусства в политический контекст, став там маргинальной фигурой.
С Авдеем Тер-Оганьяном мы начали работать чуть раньше, чем с Бренером. Авдей тоже был приверженцем абсолютной честности в искусстве и занимался поиском самых прямых путей, как и Бренер. Но делал он это по-другому: он был такой "буквалист", использовал условную позицию "неискушенного зрителя". Подобный неискушенный взгляд: а король-то голый! – давал адекватную и очень точную оценку.
Я очень горжусь одним из первых проектов Авдея, который был реализован в 1992 году "Натюрморт с подсвечником". Это был первый концептуальный проект в моей галерее. Авдей считал, что, приходя на выставку, люди смотрят картины – и не видят их, отвлекаясь на сюжет. Тем самым единственная возможность сделать выставку живописи – это написать одинаковый сюжет несколько раз, чтобы можно было смотреть и сравнивать, как это написано. Выставка эта в свое время прошла почти незамеченной, хотя, по-моему, это – один из самых тонких проектов Авдея.
Если Бренер же по отношению к чужим произведениям был очень критичен и все время искал объяснений, почему это хуже, чем его творчество, то для Авдея искусство было изначально "ничье", он его очень любил и доброжелательно анализировал других художников. Он с самого начала воплощал в себе фигуру патриарха, хотя был совсем еще молодым парнем. Мы все время спорили – мне казалось, что он занимается коллективными выставками в ущерб своему личному творчеству. Он все время предлагал какие-то кураторские проекты, а я говорил ему: "Да оставь это, ты же художник, давай сделаем твою выставку!" Авдею же всегда хотелось выйти за рамки профессии, и это стремление он реализовал в своем проекте "Школы современного искусства ", которая, хотя имела вид кураторского проекта, являлась его произведением. Тогда наш спор как бы закончился, но возобновился вновь, когда Авдей придумал акцию с рубкой икон на ярмарке в Манеже. Я был категорически против, не хотел его в этом поддерживать, и Авдей сделал перформанс, не ставя меня в известность.
Наше художественное коммъюнити повело себя абсолютно неправильно. Одно дело – осуждать художника в кулуарах, а другое – вести себя так перед лицом общего врага. Я видел этих врагов своими глазами, они с топором приходили в галерею, так как мы в первый день суда над ним открыли выставку его картин, чтобы показать, что Авдей – не хулиган, а художник. В этот момент спорить о том, хорош или нет перформанс Авдея как искусство, было неправильно.
В России 1990-х годов было несколько художников, которые претендовали на мета-позицию, на роль учителя. Авдей был среди них одним из самых заметных. Он вполне мог стать новым Кабаковым, сформировав вокруг себя некое новое арт-сообщество, каким был в свое время концептуализм. И надо признать, что его ученики, "Радеки", долгое время действительно были самым ярким явлением московской сцены. Но Авдей не довел дело до конца, просто потому, что уехал.
Олег Кулик появился в момент нашего активного сотрудничества с Бренером. И, надо сказать, Саша очень ревновал, считая себя подлинным радикалом, а Кулика – искусственным. Впрочем, все "радикалы" были страшно ревнивыми. В их среде конкуренция играла очень большую роль, создавалось ощущение, что где-то лежит приз, который должен получить только один, лучший. В принципе они были немножко правы, поскольку в России принято распределять единичные ярлыки: главный галерист, главный скандалист...
Олег был художником, чьи эмоции шли не от живота, а от разума. Внешне он казался, правда, абсолютно другим: агрессивным, напористым, взрывным. Но на самом деле в его творчестве значительное место занимал интеллектуальный расчет. И среди всех прочих художников он выступал как человек, наиболее приспособленный к партнерским отношениям. Этот был уникальный для меня пример стратегического мышления: перформанс обсуждался, как штурм крепости. Крепостью являлось, конечно, современное искусство, и его надо было захватить, учитывая особенности и слабые места. Результатом перформанса было – взяли крепость или не взяли.
Если говорить о трех основных фигурах "радикалов" и их отношении к художественному процессу вообще, то для Бренера, ясно, искусство было врагом, которого нужно убить, для Кулика – крепостью, которую нужно завоевать и сделать своей. Ну, а Осмоловский чувствовал себя уже внутри крепости и в этом смысле энергетически проигрывал обоим. Хотя, конечно, именно он был идейным вдохновителем и носителем новой эстетики.
2012 год, часть 25
Дорогая Соня, во-первых, смею тебя заверить, что отношусь к тебе очень хорошо, и что бы там дальше ни случилось, отношение вряд ли поменяю. Ты сделала важное дело, сумела вначале привлечь, а потом и работать с такими непростыми персонажами как мы. Я, Володя Овчаренко, Айдан Салахова, Лена Селина и многие другие. Сумела сделать Винзавод первым успешным арт-кластером в Москве, последние два года уже самостоятельно делать интересные проекты, в том числе важный для Совриска проект "Старт".
Вчера ты мне сказала, что Винзавод — место культуры и культурных развлечений, и нельзя его превращать в политическую площадку. Имеется ввиду дискуссия по поводу цензуры в интернете, угрозы закрытия Ю-туба с первого ноября. Я понимаю твое стремление. Я сам, собственно, первый раз провел в своем помещении "политическую акцию" в марте, когда собрал круглый стол "Зачем сажают художников?". Тогда правда я не понимал, что это политическая акция. Тогда мне казалось, что просто коллеги по цеху должны высказать свою позицию и по аресту панк-феминисток, и по самой акции.
Я понимаю твое стремление и я с ним солидарен. Хочется заниматься искусством. Хочется радовать почитателей, просвещать молодых хипстеров. Но... за год мы попали в новую реальность.
О невозможности "не лезть в политику" для людей искусства. Кто бы мог подумать еще год назад, что писатель, автор утонченных романов, Борис Акунин будет вести за собой десятки тысяч людей на "прогулки"? Что Дима Быков будет выступать с трибуны, как какой-нибудь Навальный. Что предводитель хипстеров Юра Сапрыкин будет вести дебаты в координационном совете оппозиции. Что Макаревич будет писать письма Путину не о культуре, а о коррупции и неимоверных откатах? Наконец, что три девушки будут сначала заточены в тюрьму на полгода за песню, а потом приговорены к двум годам лишения свободы?
Никто.
Я понимаю, Винзавод, добившись успеха, сейчас активно встраивается в городские программы. Ты оберегаешь свое детище и, наверное, в своем праве, возможно даже на тебя давят, но неужели ты веришь, что в этой ситуации, когда люди искусства активно включились в гражданское движение, Винзавод сможет сохранить лидерство и одновременно купировать любые формы политического высказывания? Я не верю. А если завтра тебя попросят отменить вечер того же Акунина, Быкова? Выступление Шевчука или Арбениной? Выставку Йоко Оно, вручившей Пусси Рает премию мира? Это ведь тоже политика.
Сегодня я получил от функционеров Винзавода письмо, которое в целом можно назвать попыткой шантажа. У них, видимо, своя логика, и им кажется, что человек на все пойдет ради теплого места. В свое время я делал презентацию книги Лимонова. Он был первым, кто не стал замыкаться в творчестве. Это сейчас он критикует болотных, раздает интервью государственным СМИ, а тогда он был типа враг намбер ван. Но для меня он был писатель. Я его тоже, кстати, уговаривал не заниматься политикой. Но когда меня стали шантажировать с требованием отменить его вечер (и, поверь мне, это был не неведомый мне твой функционер, а очень конкретные, властные и влиятельные люди), я почувствовал, что это не Лимонова мочат, а меня. И презентацию провел.
(Помещение при этом было государственное. И оно еще несколько лет было моим, пока я не переехал на Винзавод.)
Короче, дорогая Соня, это не мы занимаемся политикой, а она нами. Я буду счастлив, когда наступит момент спокойно сказать: мы вне политики. Мы люди искусства. Будем говорить о выставках на приеме в посольствах или у президента, как раньше. Так вот, по моему мнению, дискуссия на тему цензуры в интернете — это шаг по направлению к этому желанному моменту, а не наоборот.
Всегда твой,
Марат
ЖЖ 2012-10-10 Про закон об оскорблении чувств («Аргументы и Факты»)
Защищать надо права, а не чувства граждан. Верующие имеют право беспрепятственно совершать религиозные обряды, и это их право государство должно защищать. А вот чувства у всех разные, это очень зыбкая субстанция. Могу сказать по опыту: до появления данного закона на нас подавали 8 гражданских исков об оскорблении религиозных чувств. Например, по поводу супрематической выставки. В супрематизме 4 основные фигуры - квадрат, круг, треугольник и крест. Так вот, некоторым гражданам показалось, что этот крест оскорбляет другой - православный крест. Хотя понятно, что наука геометрия существует даже дольше, чем христианство, и крест может быть чем угодно - и плюсом, и другим символом. В одном произведении искусства кто-то увидит божию искру, а кто-то - оскорбление своих чувств. В конце концов, если сопоставить священные книги разных конфессий, то мы увидим, что любой текст одной религии обижает чувства приверженцев другой. Кто-то по-другому крестится, кто-то считает кощунством само написание лика Божьего - неслучайно в истории был целый период иконоборчества.
В Ростове на днях некие граждане пытались отменить показ оперы «Иисус Христос - суперзвезда». Оперы безобидной и даже полезной для Церкви: многие люди рассказывали, что впервые прочитали Евангелие, после того как её посмотрели. И что будет дальше с подобными произведениями? Что будет с книгой Леонида Андреева «Иуда Искариот» или Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита»? Применение нового закона может довести ситуацию до абсурда. Даже если вы не пляшете в храме, не носите футболок с антицерковными надписями, какого-нибудь верующего может оскорбить ваш внешний вид. У меня был знакомый художник, очень похожий на Христа. Ну родился человек с такой внешностью! А кто-то скажет, что он специально пародирует Спасителя. Если люди настроены оскорбиться, они могут оскорбиться чем угодно.
Если закон будет принят, то первыми от него пострадают сами верующие. Известны случаи, когда прихожане РПЦ громили книжные лавки пятидесятников или гоняли кришнаитов. Но согласно новому закону, те же кришнаиты и православные абсолютно равны. И одни будут подавать иски к другим. А мусульмане наверняка подадут иск по поводу того, что в Государственном гербе РФ присутствует православный крест и отсутствует исламский полумесяц. Это вполне может оскорбить их чувства.
Конечно, акции типа той, что устроили Pussy Riot, не должны поощряться. Но надо иметь в виду, что любой запрет, любое чрезмерное преследование участников подобных акций лишь привлекает к ним дополнительное внимание. Кто знал о плохо снятом фильме «Невинность мусульман», до того как его объявили нецензурным? А стоило объявить, что показ фильма запретят, как многие решили его посмотреть.
Кстати, мы предложили свою альтернативу карательному уклону нового закона - разработать знак-предупреждение, своего рода маркировку для верующих, совершенно не обидную для них. Этот знак должен быть неким обозначением зоны свободного искусства. Мол, если вы чувствуете, что вы или ваши убеждения могут быть оскорблены, вы сюда не ходите, эту книгу не читайте, этот фильм не смотрите. И все останутся при своих интересах.
ЖЖ 2012-10-10 О прошлых заблуждениях
Мы часто неистово отстаиваем свои убеждения. А можно однажды вспомнить заблуждения. И, перечислив их, уже не спорить с пеной у рта.
Вот я был уверен в 90-е, что всякий талантливый художник доберется до Москвы (и захочет, и сможет) и сумеет показать свои работы. Поэтому московскую художественную сцену считал российской художественной сценой. Полностью был сокрушен, когда Лена Олейникова в Перми сделала выставку художников Дагестана и Осетии. Прекрасную выставку, хотя я шапочно знал только одного из участников.
Впрочем, и до этого. В течение трех лет. Не все могут в Москву, и не все хотят.
ЖЖ 2012-10-14 Как бороться с усталостью
Бывает, проснешься уже усталым, словно всю ночь вагоны разгружал или дымил с коллегами в мозговом штурме. Мне помогает горячий потом холодный душ. Если есть время, горячая ванна и ледяной душ.
ЖЖ 2012-10-24 Из книги «Русский способ. Терроризм и масс-медиа в третьем тысячелетии» (предисловие)
В первые дни трагедии на Дубровке я не ходил на работу: утром 24 октября у меня родилась дочь Ева. За развитием событий следил по домашнему телевизору. Один экран не дает возможности почувствовать себя субъектом процесса. Напротив, ты - объект информационного воздействия. Кажется, вся боль мира (во всяком случае, Москвы) концентрированно изливается на тебя из черного ящика телевизора, и ты ничего не можешь поделать. Ты даже не можешь выключить трансляцию: зачем-то нужно длить и длить это мучительное зрелище. Слежение за бегущей строкой становится частью жизнеобеспечения: дышать, пить, есть и смотреть телевизор. Миллионы людей, видящих одну и туже картинку - вот общность, которую в обычное время не объединить ничем. И эта власть в руках не у президента и не премьера, людей, облеченных властью и готовящих себя к этой суперответственности, а у оператора. Здесь, наверно, уместна фраза "на его месте мог бы быть каждый", впрочем, эта фраза уместна во всем, что касается теракта. Кажется, Лев Корзун точно сформулировал во время трагедии, что все общество делится на жертв "Норд-Оста" и их родственников с одной стороны и потенциальных жертв будущих терактов, с другой. Вот я и попытался собрать то, что, на мой взгляд, должен знать каждый, и каждый журналист в первую очередь.
Почему я решил, что это мое дело: написать такую книгу? Кошмар на Дубровке и, в то же время, рождение дочери. Общая трагедия переплелась для меня с личным счастьем. Больше всего я беспокоился, чтобы жена до родов ничего не узнала. Вопрос "как там они" имела для меня два значения. Семьсот человек под дулами автоматов и Юля с дочкой в роддоме. В общем, я был счастлив на фоне всеобщей трагедии и, в конце концов, это превратилось в чувство вины перед каждым, кого я встречал. Прятал глаза, что бы не видели радость, а по большей части просто уединялся. Когда завершилась контртеррористическая операция, я твердо решил как-то искупить свою вину... нет, счастье.
А беда оказалась больше, чем можно было даже предположить: на антитеррористической волне подняли голову мракобесы всех мастей. Даже в либеральном ("западном") обществе после трагедии 11 сентября мгновенно стали редуцироваться гражданские свободы, то есть его основные принципы. Что же говорить о России... Уважаемые публицисты стали рассуждать, что терроризм - результат разгула политкорректности, мультикультурализма, чуть ли не постмодернистского искусства. Особо тревожно, что такие настроения появились и в самой художественной среде. В политическом истеблишменте сразу раздались голоса: "а мы были правы в своих гонениях на кавказцев в российских городах". Понеслись призывы закручивания гаек на всех фронтах. Легче посадить в тюрьму радикального писателя, чем бороться с настоящими террористами. Зная, насколько легко правители вводят, а народ принимает тоталитаризм, можно предсказывать и дальнейший рост покушений на основные свободы. Эта опасность для меня не менее серьезна и очевидна, чем опасность терроризма. В борьбе против злодеев мы не должны позволить расцвести новому мракобесию.
Эта ситуация требует аккуратного анализа и деликатных решений. Важно помнить, что карта самого радикального искусства и карта распространения терроризма - две совершенно разные карты.
ЖЖ 2012-10-25 О радикалах (текст начала 2000-х): Александр Бренер, Авдей Тер-Оганьян, Олег Кулик, Анатолий Осмоловский
Среди "радикалов" самой одиозной фигурой был, конечно, Александр Бренер. Какой он был пронзительный, ясный в лучшие свои годы! С ним было всегда интересно, его талант проявлялся во всем. Он настолько ясно и неординарно мыслил, что было ощущение, что он все эти мысли и идеи достает из какого-то запасника. Мне думается, это потому, что у него был длительный период подспудной работы, невостребованности, в Алма-Ате, а затем в Израиле, и тогда он все уже продумал. Он меня увлек как антитеза меня самого: я – человек упорный, вежливый, интеллигентный, он же был как бы моей противоположностью – бескомпромиссный, склонный к аффектации. Но фактически его кредо через некоторое время мною разделялось. Пафос его заключался в том, что нельзя довольствоваться ничем, кроме самого высокого пьедестала. Быть главным русским художником – для него вообще не было задачей, амбиции были еще выше, просто запредельные. А всем остальным, как он убедительно доказывал, заниматься вообще не стоит. Он умел вскрывать ложные обертки и доставать суть явлений, органично чувствуя фальшь. Это была такая предельно-запредельная честность.
Бренер для меня является доказательством того, что гений и злодейство вещи все же совместимые – причем иногда совершенно сознательно. Он специально искал скандал и шел на разрыв отношений. В своих поисках независимости он пришел к выводу, что любая дружба, привязанность – это несвобода, если кто-то сделал ему доброе дело – то этот человек его закабалил, сделал своим должником. Саша стремился срочно показать, что ни на какую ответную адекватную реакцию – ну, благодарность, расположение – тот рассчитывать не должен. И по отношению к галерее Саша испытывал чувства, как к субъекту, и вел свою партизанскую войну. Писал, например, тексты, объявляя галерею Гельмана оплотом буржуазии, и призывал с ней бороться. А мы, в свою очередь, публиковали эти тексты. Мне казалось ошибкой требовать лояльности по отношению к себе, более близким был для меня принцип толерантности, поэтому мы долго поддерживали Бренера в тех конфликтах, которые он устраивал. Но при нападении на белорусское посольство писать поручительства мне показалось уже невозможным, и Бренер был вынужден уехать.
Бренер, я уверен, если бы захотел стать гуру русского искусства, он бы им стал, у него не было конкурентов. Но он не захотел – жизнь внутри искусства связана с определенными ограничениями и обязательствами. Нужно общаться с другими художниками, нужно любить не только свое искусство, но и своих соседей, находиться в диалоге с ними. К примеру, когда Мизин и Шабуров впервые приехали в Москву, Кулик искренне ими заинтересовался, помогал им. Бренер же сознательно вышел из искусства в политический контекст, став там маргинальной фигурой.
С Авдеем Тер-Оганьяном мы начали работать чуть раньше, чем с Бренером. Авдей тоже был приверженцем абсолютной честности в искусстве и занимался поиском самых прямых путей, как и Бренер. Но делал он это по-другому: он был такой "буквалист", использовал условную позицию "неискушенного зрителя". Подобный неискушенный взгляд: а король-то голый! – давал адекватную и очень точную оценку.
Я очень горжусь одним из первых проектов Авдея, который был реализован в 1992 году "Натюрморт с подсвечником". Это был первый концептуальный проект в моей галерее. Авдей считал, что, приходя на выставку, люди смотрят картины – и не видят их, отвлекаясь на сюжет. Тем самым единственная возможность сделать выставку живописи – это написать одинаковый сюжет несколько раз, чтобы можно было смотреть и сравнивать, как это написано. Выставка эта в свое время прошла почти незамеченной, хотя, по-моему, это – один из самых тонких проектов Авдея.
Если Бренер же по отношению к чужим произведениям был очень критичен и все время искал объяснений, почему это хуже, чем его творчество, то для Авдея искусство было изначально "ничье", он его очень любил и доброжелательно анализировал других художников. Он с самого начала воплощал в себе фигуру патриарха, хотя был совсем еще молодым парнем. Мы все время спорили – мне казалось, что он занимается коллективными выставками в ущерб своему личному творчеству. Он все время предлагал какие-то кураторские проекты, а я говорил ему: "Да оставь это, ты же художник, давай сделаем твою выставку!" Авдею же всегда хотелось выйти за рамки профессии, и это стремление он реализовал в своем проекте "Школы современного искусства ", которая, хотя имела вид кураторского проекта, являлась его произведением. Тогда наш спор как бы закончился, но возобновился вновь, когда Авдей придумал акцию с рубкой икон на ярмарке в Манеже. Я был категорически против, не хотел его в этом поддерживать, и Авдей сделал перформанс, не ставя меня в известность.
Наше художественное коммъюнити повело себя абсолютно неправильно. Одно дело – осуждать художника в кулуарах, а другое – вести себя так перед лицом общего врага. Я видел этих врагов своими глазами, они с топором приходили в галерею, так как мы в первый день суда над ним открыли выставку его картин, чтобы показать, что Авдей – не хулиган, а художник. В этот момент спорить о том, хорош или нет перформанс Авдея как искусство, было неправильно.
В России 1990-х годов было несколько художников, которые претендовали на мета-позицию, на роль учителя. Авдей был среди них одним из самых заметных. Он вполне мог стать новым Кабаковым, сформировав вокруг себя некое новое арт-сообщество, каким был в свое время концептуализм. И надо признать, что его ученики, "Радеки", долгое время действительно были самым ярким явлением московской сцены. Но Авдей не довел дело до конца, просто потому, что уехал.
Олег Кулик появился в момент нашего активного сотрудничества с Бренером. И, надо сказать, Саша очень ревновал, считая себя подлинным радикалом, а Кулика – искусственным. Впрочем, все "радикалы" были страшно ревнивыми. В их среде конкуренция играла очень большую роль, создавалось ощущение, что где-то лежит приз, который должен получить только один, лучший. В принципе они были немножко правы, поскольку в России принято распределять единичные ярлыки: главный галерист, главный скандалист...
Олег был художником, чьи эмоции шли не от живота, а от разума. Внешне он казался, правда, абсолютно другим: агрессивным, напористым, взрывным. Но на самом деле в его творчестве значительное место занимал интеллектуальный расчет. И среди всех прочих художников он выступал как человек, наиболее приспособленный к партнерским отношениям. Этот был уникальный для меня пример стратегического мышления: перформанс обсуждался, как штурм крепости. Крепостью являлось, конечно, современное искусство, и его надо было захватить, учитывая особенности и слабые места. Результатом перформанса было – взяли крепость или не взяли.
Если говорить о трех основных фигурах "радикалов" и их отношении к художественному процессу вообще, то для Бренера, ясно, искусство было врагом, которого нужно убить, для Кулика – крепостью, которую нужно завоевать и сделать своей. Ну, а Осмоловский чувствовал себя уже внутри крепости и в этом смысле энергетически проигрывал обоим. Хотя, конечно, именно он был идейным вдохновителем и носителем новой эстетики.
2012 год, часть 25
