16 ноября 1971 окончательно «схлопнулась» эпоха шестидесятых: в этот день острого отравления алкоголем и барбитуратами умерла 28-летняя актриса и модель Эди Седжвик, болезненная муза Энди Уорхола и Боба Дилана. Её образ – короткие выбеленные волосы (точь-в-точь как у Уорхола), громоздкие накладные ресницы, вопиющая худоба, короткие платья, огромные серьги, черные колготки на бесконечных ногах – сделал из Эди Седжвик модную икону. Добавьте к этому манхэттенские вечеринки, булимию, амфетамины – и получите своего рода портрет эпохи.

В автобиографической «Философии Энди Уорхола» есть глава «Падение и взлёт моей любимой девушки 60-х». Уорхол называет её другим именем – Тэкси, но это всё о ней, об Эди Седжвик:

«Тэкси из Чарльстона, Южная Каролина, – красивая стеснительная дебютантка – ушла из семьи и приехала в Нью-Йорк. В ней была поразительная пустота и ранимость, которые делали ее отражением интимных фантазий любого. Тэкси могла быть всем, чем захотите, – девочкой, женщиной, умной, глупой, богатой, бедной – всем, чем угодно. Она была чудесным, прекрасным чистым листом. Мистика превыше всякой мистики.
Еще она была потрясающей лгуньей; она просто не могла сказать ни о чем правду. А какая актриса! Она могла по-настоящему заплакать. Каким-то образом она всегда могла заставить тебя ей поверить – так она и получала то, что хотела.
Тэкси изобрела мини-юбку. Она пыталась доказать своей семье в Чарльстоне, что может жить без денег, поэтому она шла в Нижний Ист-Сайд и покупала самые дешевые вещи, которыми оказывались детские юбочки, талия у нее была настолько тонкая, что они были ей впору. Пятьдесят центов за юбку. Она первой стала носить балетное трико в качестве полноценного костюма, одевая при этом крупные серьги, что придавало костюму нарядный вид. Она была новатором – как по необходимости, так и для забавы, и толстые журналы мод сразу же подхватили ее имидж. Она была просто невероятна.
Нас познакомил общий приятель, который только что заработал целое состояние на рекламе новых бытовых электроприборов во время телевикторин. Один только взгляд на Тэкси – и я увидел, что у нее проблем больше, чем у любого другого человека, которого я когда-либо встречал. Такая красивая и такая больная. Я был на самом деле заинтригован. Она жила не по средствам. У нее все еще была милая квартирка на Саттон Плейс, а время от времени она уговаривала кого-нибудь из богатых друзей поделиться деньгами. Как я уже сказал, она могла разрыдаться и получить все, что хотела.
Вначале я не представлял, сколько наркотиков принимает Тэкси, но когда мы стали видеться чаще, я начал понимать, насколько серьезные у нее проблемы.
На втором месте по важности после приема наркотиков для нее было иметь наркотики. Хранить их. Она прыгала в лимузин и мчалась к Филли, все дорогу хныча, что у нее нет амфетаминов. И уж не знаю как, она всегда их получала, по-тому что в Тэкси было что-то такое, необъяснимое. Затем она добавляла их к фунту таблеток, которые хранила на дне сундучка. Один из ее богатых друзей-спонсоров даже попытался пристроить ее в модельный бизнес, чтобы она разработала собственную коллекцию одежды. Он купил мастерскую на 29-й стрит у какого-то модельера, который приобрел право совладения недвижимости во Флориде и хотел поскорее уе¬хать из города. Друг-спонсор взял на себя управление всей мастерской с семью швеями за швейными машинками и привел Тэкси, чтобы начать разрабатывать модели. Техническая сторона дела была налажена, Тэкси оставалось, собственно, только одно – дизайн моделей, что по сути означало повторить модели костюмов, которые она придумывала для себя.
Но она стала раздавать «дозы» швеям и играть с бутылками бусин, пуговиц и отделок, которые прежний хозяин оставил валяться вдоль стен мастерской. Нечего и говорить, что бизнес зачах. Большую часть дня Тэкси проводила в центре, в ресторане Ройбенса, заказывая тамошнее коронное блюдо «сандвичи знаменитостей» – она предпочитала «Анну-Марию Альбергетти», «Артура Годфри», «Мортона Дауни», а после каждого сандвича бегала в туалет и совала пальцы в горло, чтобы ее стошнило. Ее преследовал страх пополнеть. Она ела и ела на пирушке, а потом ее рвало и рвало, потом она принимала четыре убойных дозы и отключалась на целых четыре дня. Тем временем ее «друзья» приходили и рылись в ее сумочке, пока она спала. Когда она просыпалась через четыре дня, то отрицала, что спала.
Сначала я подумал, что Тэкси запасается только наркотиками. Я знал, что накопительство – своего рода эгоизм, но думал, что так она поступает только с наркотиками. Я видел, как она умоляла знакомых об одной дозе, а потом шла и засовывала ее на дно сундучка в отдельном конвертике с датой. Но в конце концов я понял, что Тэкси жадна абсолютно во всем.
Однажды, когда она еще занималась моделированием одежды, я пришел к ней в гости со своей подругой. По всему полу было рассыпано множество обрезков бархата и атласа, и моя подруга спросила, нельзя ли ей взять лоскуток подходящего размера, чтобы сделать обложку для словаря. На полу были тысячи обрезков, наши ноги утопали в них, но Тэкси посмотрела на нее и ответила: «Лучше это сделать утром Зайди утром и поищи в мусорном контейнере перед дверью, наверняка что-нибудь найдешь».
В другой раз мы ехали в такси, и она плакала, что у нее нет денег, что она бедная; она открыла сумочку, чтобы вытащить бумажный носовой платок «Клинекс», и я случайно заметил прозрачный пластиковый кошелек, набитый зелеными. Я не стал ничего говорить. Какой смысл? Но на следующий день я спросил у нее: «Что случилось с прозрачным кошельком, набитым деньгами, который был у тебя вчера?» Она ответила: «Его украли вчера вечером на дискотеке». Она никогда не могла сказать правду.
Тэкси собирала лифчики. Она хранила штук пятьдесят лифчиков разных оттенков бежевого – от бледно– и темно-розового до кораллового и белого – в чемодане. На всех лифчиках были ценники. Она никогда не срезала ценники даже с вещей, которые носила. Однажды той самой подруге, которая просила у нее лоскуток, понадобились деньги, а Тэкси была ей должна. Тогда она решила отнести лифчик, на котором еще болтался ярлык «Бендел», обратно в магазин и получить за него деньги. Когда Тэкси отвернулась, она засунула его в сумку и поехала в центр. Она зашла в бельевой отдел и объяснила, что подруга попросила ее вернуть лифчик, – сама она носила далеко не нулевой номер, это было заметно. Продавщица исчезла минут на десять, вернулась с лифчиком и какой-то бухгалтерской книгой и сказала: «Мадам, этот лифчик был куплен в 1956 году». Тэкси была собирательницей.
У Тэкси было невероятно много косметики в сумочке и сундучке: 50 пар накладных ресниц, разложенных по размерам, 50 флакончиков туши, 20 брикетов туши, все оттенки теней, когда-либо выпущенные «Ревлоном», – перламутровые и обычные, матовые и блестящие, 20 коробочек румян «Макс Фактор»… Она проводила часы над своими косметичками, на все приклеивая скотчем ярлычки, протирая и начищая бутылочки и коробочки. Все должно было выглядеть безупречно.
Но она не заботилась о том, что находилось ниже шеи.
Она никогда не принимала ванну. Я говорил: «Тэкси, прими ванну». Открывал кран, она входила в ванную со своей сумочкой и оставалась там целый час. Я орал: «Ты в ванне?» – «Да, я в ванне». Плеск-плеск. А потом я слышал, как она на цыпочках ходит по ванной, смотрел в замочную скважину, и оказывалось, что она стоит у зеркала и накладывает макияж поверх того, что уже покрывает толстым слоем ее лицо. Вода никогда не касалась ее лица – только очищающие тонкие бумажные салфетки, снимающие жир, но не косметику. Вот ими она и пользовалась.
Через несколько минут я снова заглядывал в замочную скважину – она переписывала свою записную книжку или чужую, это не имело значения, или сидела с желтым блокнотом и составляла список всех мужчин, с которыми побывала в постели, подразделяя их на три категории – «спали», «трахались» и «обнимались». Если она делала ошибку в последней строчке и запись выглядела неаккуратно, она вырывала страницу и начинала сначала. Через час она выходила из ванной, и я говорил: «Ты не приняла ванну», хоть и понимал, что говорить бесполезно. «Нет, как же, я приняла ванну».
Однажды я спал в одной постели с Тэкси. Кто-то ее домогался, а она не хотела с ним спать, поэтому залезла в кровать в соседней комнате, где лежал я. Она уснула, а я не мог перестать смотреть на нее, потому что был завороженно напуган. Ее руки все время двигались, они не могли заснуть, не могли остановиться. Она постоянно чесалась, оставляя на коже следы ногтей. Через три часа она проснулась и сразу сказала, что не спала.
Тэкси отошла от нас, когда начала встречаться с певцом-музыкантом, которого можно описать только как Абсолютную поп-звезду – возможно, всех времен, – который тогда быстро обрел славу по обе стороны Атлантики своего рода Элвиса Пресли для интеллектуалов. Мне не хватало общества Тэкси, но я сказал себе: наверное, хорошо, что сейчас о ней заботится кто-то другой, потому что, быть может, у него это получается лучше, чем у нас.
Тэкси умерла несколько лет назад на Гавайях, куда один крупный промышленник отвез ее «отдохнуть». С тех пор, как мы расстались, прошло уже много лет».

«Веласкес... из всех возможных жестов и движений выбирает те, которые позволяют фигурам продемонстрировать наибольшее изящество, то, что мы, испанцы, называем «garbo» (утончённость)... Испанцы наделены даром грации, независимо от принадлежности к тому или иному социальному слою; есть особая элегантность в движениях испанского гранда, непередаваемая «пикантность» в походке деревенской женщины и неповторимое изящество в смертельном танце тореадора. В этом и состоит «испанский дух», который люди с Севера всегда отмечали в картинах Веласкеса и в котором таилось главное очарование его искусства».
(Хосе Ортега-и-Гассет)
Иллюстрация: Диего Веласкес. Три музыканта. 1618. Масло, холст. 87 х 110 см. Берлинская картинная галерея, Берлин.