войти
Войдите на сайт
Залогиньтесь, чтобы использовать максимум функций Артхива
Портрет Александры Петровны Струйской
Федор Степанович Рокотов • Живопись, 1772, 47.5×59.8 см
Описание картины «Портрет Александры Петровны Струйской»
Александра Петровна Озерова, в замужестве Струйская, вряд ли подозревала, что в будущем, 200 лет спустя, ею будут восхищаться потомки, а ни в чем не повинных и совершенно глухих к искусству школьников станут принуждать писать сочинения о её ускользающей красоте.
Если и могла Александра Петровна, подобно многим тщеславным красавицам XVIII века, питать смутные надежды, что образ её увековечит искусство, то, вероятней, связывала их с многословными поэмами собственного мужа, но уж никак не с чересчур «скромным», по понятиям её эпохи, портретом Рокотова.
Стихи Николая Еремеевича Струйского, восторженного и неистового графомана-холерика, не устававшего воспевать супругу и называвшего её «Сапфирой», печатались на дорогой бумаге в специально для этой цели построенной типографии в их поместье Рузаевка, с современнейшим оборудованием и опытными печатниками. Все шедевры полиграфического искусства (по качеству исполнения им действительно в России не было равных) из типографии Струйских тотчас же отсылались императрице Екатерине II, чтобы она могла похвастать ими перед своими просвещёнными иностранными визитёрами.
А что же портрет, написанный другом семьи Рокотовым в тот год, когда 18-летняя Сашенька стала женой Струйского? Да ничего! Просто оставался висеть в одной из дальних и тёмных комнат. Он явно недостаточно впечатлял Александру Петровну: известно, что в парадной зале она приказала повесить другой свой портрет – поколенный или в полный рост и в платье с фижмами.
Рокотов вряд ли стал бы писать Стуйскую так. Он не любил помпезных парадных портретов. Он был единственным для своей эпохи художником, кто мог с лёгкостью пренебречь многоцветной роскошью нарядов, переливающихся шелков и пенящихся кружев, которые так любили придворные итальянцы и французы. Он даже не выписывал фон со сложными по композиции натюрмортами, как его ровесник и соперник Левицкий. Всё это было ему бесконечно чуждо. По большому счету, Рокотова интересовало лишь лицо модели и те черты её внутреннего мира, которые он единственный был способен вызывать к жизни на своих портретах. «Души изменчивой приметы переносить на полотно» – скажет о методе Рокотова поэт Николай Заболоцкий, один из многочисленных поклонников «русской Джоконды».
О модели рокотовского портрета по мемуарам известно не слишком много, но достаточно. Она была приветливой, обходительно и гостеприимной хозяйкой. Милой и спокойной. Гости побаивались странностей Струйского, но теплота и радушие Александры сглаживали их. Родила мужу 18 детей, из них – целых 4 пары близнецов. Некоторые из детей умерли при родах или в младенчестве, но большинство Александра Петровна сумела поднять на ноги и вывести в люди. Она на целых 43 года пережила своего оригинала-мужа, но всю жизнь сохраняла о нём память, оставляя неприкосновенной обстановку в его кабинете. Слухи о романе Струйской и Рокотова, по-видимому, всего лишь плод романтической фантазии зрителей.
Александра Петровна так и не узнала о маленьком секрете Рокотова и Струйского, который они предпочти от неё скрыть. Дело в том, что она не была первой любовью Николая Еремеевича. В ранней юности он уже был женат, а в 20 лет остался вдовцом. В пензенском имении Струйских долго хранился «Портрет неизвестного в треуголке». Благообразный юноша с здоровым румянцем. Красивый рисунок губ. Мягкая улыбка. Прототип – не известен. Когда картина попал в руки исследователей, поначалу решили, что это портрет Алексея Бобринского, незаконного сына Екатерины II и Григория Орлова (когда-то давно Рокотов писал его младенцем). Неясно было только, зачем портрету Бобринского было храниться в семейном собрании Струйского.
На помощь пришли новейшие методы исследования: в рентгеновских лучах стало видно, что мужской камзол и треуголка написаны поверх женского платья, а вот лицо оставлено без изменений. Так родилась версия, что это портрет первой жены Струйского, Олимпиады Сергеевны. При пособничестве Рокотова Николай Еремеевич накануне новой женитьбы позаботился, чтобы у второй Струйской не возникло малейших поводов для расстройства или ревности.
Александра на портрете Рокотова написана естественно и просто. Никаких ужимок и причуд. Никаких сложных укладок и сложносочиненных нарядов. Никакого жеманства. Не понять, о чем она думает. Не ответить даже, какие цвета преобладают в портрете – настолько плавны и тонки переходы оттенков. Всё зыбко и всё загадочно. Это именно «ускользающая красота», мерцающая, пленительная, недоговоренная и в полной мере оценённая лишь в ХХ веке.
Автор: Анна Вчерашняя
Если и могла Александра Петровна, подобно многим тщеславным красавицам XVIII века, питать смутные надежды, что образ её увековечит искусство, то, вероятней, связывала их с многословными поэмами собственного мужа, но уж никак не с чересчур «скромным», по понятиям её эпохи, портретом Рокотова.
Стихи Николая Еремеевича Струйского, восторженного и неистового графомана-холерика, не устававшего воспевать супругу и называвшего её «Сапфирой», печатались на дорогой бумаге в специально для этой цели построенной типографии в их поместье Рузаевка, с современнейшим оборудованием и опытными печатниками. Все шедевры полиграфического искусства (по качеству исполнения им действительно в России не было равных) из типографии Струйских тотчас же отсылались императрице Екатерине II, чтобы она могла похвастать ими перед своими просвещёнными иностранными визитёрами.
А что же портрет, написанный другом семьи Рокотовым в тот год, когда 18-летняя Сашенька стала женой Струйского? Да ничего! Просто оставался висеть в одной из дальних и тёмных комнат. Он явно недостаточно впечатлял Александру Петровну: известно, что в парадной зале она приказала повесить другой свой портрет – поколенный или в полный рост и в платье с фижмами.
Рокотов вряд ли стал бы писать Стуйскую так. Он не любил помпезных парадных портретов. Он был единственным для своей эпохи художником, кто мог с лёгкостью пренебречь многоцветной роскошью нарядов, переливающихся шелков и пенящихся кружев, которые так любили придворные итальянцы и французы. Он даже не выписывал фон со сложными по композиции натюрмортами, как его ровесник и соперник Левицкий. Всё это было ему бесконечно чуждо. По большому счету, Рокотова интересовало лишь лицо модели и те черты её внутреннего мира, которые он единственный был способен вызывать к жизни на своих портретах. «Души изменчивой приметы переносить на полотно» – скажет о методе Рокотова поэт Николай Заболоцкий, один из многочисленных поклонников «русской Джоконды».
О модели рокотовского портрета по мемуарам известно не слишком много, но достаточно. Она была приветливой, обходительно и гостеприимной хозяйкой. Милой и спокойной. Гости побаивались странностей Струйского, но теплота и радушие Александры сглаживали их. Родила мужу 18 детей, из них – целых 4 пары близнецов. Некоторые из детей умерли при родах или в младенчестве, но большинство Александра Петровна сумела поднять на ноги и вывести в люди. Она на целых 43 года пережила своего оригинала-мужа, но всю жизнь сохраняла о нём память, оставляя неприкосновенной обстановку в его кабинете. Слухи о романе Струйской и Рокотова, по-видимому, всего лишь плод романтической фантазии зрителей.
Александра Петровна так и не узнала о маленьком секрете Рокотова и Струйского, который они предпочти от неё скрыть. Дело в том, что она не была первой любовью Николая Еремеевича. В ранней юности он уже был женат, а в 20 лет остался вдовцом. В пензенском имении Струйских долго хранился «Портрет неизвестного в треуголке». Благообразный юноша с здоровым румянцем. Красивый рисунок губ. Мягкая улыбка. Прототип – не известен. Когда картина попал в руки исследователей, поначалу решили, что это портрет Алексея Бобринского, незаконного сына Екатерины II и Григория Орлова (когда-то давно Рокотов писал его младенцем). Неясно было только, зачем портрету Бобринского было храниться в семейном собрании Струйского.
На помощь пришли новейшие методы исследования: в рентгеновских лучах стало видно, что мужской камзол и треуголка написаны поверх женского платья, а вот лицо оставлено без изменений. Так родилась версия, что это портрет первой жены Струйского, Олимпиады Сергеевны. При пособничестве Рокотова Николай Еремеевич накануне новой женитьбы позаботился, чтобы у второй Струйской не возникло малейших поводов для расстройства или ревности.
Александра на портрете Рокотова написана естественно и просто. Никаких ужимок и причуд. Никаких сложных укладок и сложносочиненных нарядов. Никакого жеманства. Не понять, о чем она думает. Не ответить даже, какие цвета преобладают в портрете – настолько плавны и тонки переходы оттенков. Всё зыбко и всё загадочно. Это именно «ускользающая красота», мерцающая, пленительная, недоговоренная и в полной мере оценённая лишь в ХХ веке.
Автор: Анна Вчерашняя
