«Неведомые тайны разной наглой мазни»: как Илья Репин громил декадентов

Артхив решил повнимательнее рассмотреть картины и художников, которых с таким сердечным жаром защищал Илья Ефимович и в особенности — тех, кого он столь изобретательно бранил. Предоставляем ему слово.

Илья Репин: «Особенно неприятно поразил меня отзыв журнала („Мир искусства“ — ред.) о знаменитом историческом художнике, польском, Матейке… Игорь Грабарь, сообщая о больших полотнах Матейка на венской выставке, называет их „безжизненными, сухими громадами, без признака художественного темперамента (!), без искры какого бы то ни было увлечения, кроме патриотического“. „Всё это считалось искусством“, — изумляется Грабарь. Очевидно, он слеп, чтобы видеть весь потрясающий трагизм этих исторических картин и незабываемую пластику фигур и лиц, первостепенных, по своей характерности и форме, которыми полны все картины Матейка».

Илья Репин: «Это направление — декадентство, в буквальном значении. Его идеал — атавизм в искусстве. Дилетантизм ставится в принцип школы».

Илья Репин: «Бездарный Леон-Фредерик был представлен на последней международной выставке в подавляющем количестве, как образчик современной школы рисовальщика. При одном воспоминании об его распухлых, как в спиртовых банках, точно мёртвых младенцах, при его неумении рисовать и писать — тошнит. А между тем всё это бесчисленное количество упражнений этого глуповатого любителя, назойливо отравлявшего всю выставку, уже приобретено нашими меценатами в назидание русской школе».

Илья Репин: «Впрочем, они (мирискусники — ред.) не считают его (Леона Фредерика — ред.) гением. Их гений — финн Галлен. Это — образчик одичалости художника. Его идеи — бред сумасшедшего, его искусство близко к каракулям дикаря».

Илья Репин: «Пейзажисты — Моне, Розье и многое множество рабов нового поветрия, Анктен, Кондор и т. п. развязные дилетанты почувствовали почву для анархии в искусстве и делают себе карьеру. Все молодые финляндцы, а наши Алекс.Бенуа, К.Сомов, Малютин и другие недоучки с благоговением изучают манеры этих бойцов за невежество в искусстве и надеются на славу в потомстве. Их враги — академии. Традиции, знания, логические наблюдения законов форм и колорита природы клеймятся ими, как самый большой порок в искусстве. Они признают за собою право начать искусство снова и заполнить им весь мир, уничтожив всё „академическое“. Им необходимо прежде всего свергнуть авторитет академического образования в искусстве и поставить на его место дилетантизм».

Илья Репин: «Сбить с толку любителей, отуманить покупателей, внушить им неведомые тайны разной наглой мазни и возбудить биржевой ажиотаж на незначительные картинки своего избранника — вот интрига ловкого лавочника. И еще так недавно русская публика видела посредственные картинки Дегаса (Эдгара Дега — ред.) и была ошеломлена ценами. За 40, 000 руб. продавались „Жокеи“! (картинке красная цена 400 р.), Дюран-Рюэлю уже предлагали американцы 100,000 фр. (есть телеграмма из Америки). Русские господа-любители предлагали 25,000 руб. (факт). И возьмёт 40, 000 руб. Только бы побольше говорили. Разыграется повторение истории с картинкой Милле „Анжелюс“, ушедшей было в Америку за 550,000 фр., но, к счастию для Франции, вернувшейся в Париж за 600,000 фр. А ведь это посредственная картинка».

Илья Репин: «Биржевая цена — вот чем теперь определяются достоинства художественного произведения. Картинные торговцы должны заменить профессоров: им известны потребности и вкусы покупателей. Они теперь всемогущие творцы славы художников, от них всецело зависит в Европе имя и благосостояние живописцев. Пресса, великая сила, тоже в их руках. Интерес к художественному произведению зависит от биржевой игры на него. Возбудить ажиотаж к картинке и нажить состояние — вот тайна современного успеха художественного произведения. Без гения, без божка, конечно, им нельзя обойтись. Еще недавно состоял таковым скромный, посредственный Пювис-де-Шаван. Он умер. Нужен новый, такой же безобидный…»

Илья Репин: «В скульптуре их гений — Роден. Статуи Бальзака, как и статуя Евы, бывшая у нас на французской выставке, близки уже к каменным бабам, украшавшим скифские могилы на юге России. Это направление породило уже легионы подражателей во всех родах искусства».

Илья Репин: «Господин Грабарь кичится тем, что уразумел сумеречный тон Вистлера — всё долой, что не в сумеречном тоне! Молодой человек с образованием, с энергией, много видевший, и такая узость, такая ограниченность! Посягать на Матейка!

Торопитесь, господа, не трудно предсказать, что не пройдёт и 10 лет, как ваша хвалёная декадентщина и ваш невежественный дилетантизм, развившись — очень естественно, как все плевелы и сорные травы, до самопожирающих размеров — так опошлится, так опротивеет, что все любители, сдвинув плечами и покачав головами, скажут: „И это называлось еще так недавно искусством!“

А Матейко всё будет стоять колоссом, и его национальная стоимость даже никогда не соприкоснётся с оценкой картинной лавки. А ваши плевки пигмеев не достигнут даже подножия его пьедестала».

Илья Репин: «Недавно еще, в одном доме, я увидел на стене картинки с вашей выставки и невольно покраснел и скорее отвёл глаза. Что висит на выставке курьёзов — забавно; но повесить эти кричащие чудачества в жилых помещениях!.. Одна картинка висела у них целый год верхом вниз. Автор увидел, обиделся; перевесили — все те же пятна и так же никто не понимает, что изображено художником».

Илья Репин: «Да, очевидно, вы загипнотизированы, ослеплены и лезете на стену. Если бы вставить „Нимфу“ Нефа в картину Пювис-де-Шавана, вы бы растаяли от похвал и удовольствия. Молодого Иоанна Грозного из картины Плешанова вы бы превознесли на весь мир, если бы увидели его на холсте Делакруа».

Илья Репин: «Нет у вас никакого чувства уважения к таким почтенным сединам самобытного таланта, каким всегда был Айвазовский. Если бы вашему невменяемому рамолисменту (фр. ramolissement — размягчение, расслабленность, маразм — ред.) в живописи Моне, вечно танцующему от печки жёлтеньких и лиловеньких бессмысленных тоников, удалось хотя однажды достичь такого общего впечатления картины, каким проникнут „Потоп“ Айвазовского, вы бы подняли его на щитах и раструбили бы на весь мир. А это наверное случилось бы только тогда, если бы картины Айвазовского скопились, как собственность, у Дюран-Рюэля».

Илья Репин: «Попробуйте выкинуть у французов Энгра, у немцев Овербека!.. Они не стыдятся этих художников, историческое значение за ними прочно установлено. А у нашего Моллера одна пьяная вакханка, в его картине „Иоанн на Патмосе“, перетянет на весах много их картин.
В каждой из перечисленных вами картин найдутся достоинства и особенности, имеющие значение в росте нашей школы; не говоря уже о таком талантливом художнике, как Трутовский, „Колядки“ которого так характерны и так свежи и даже так в духе нынешних картинок общего впечатления, что ваше посягательство на неё, даже с вашей точки зрения на искусство, не понятно: в ней нет и признака академизма».

Илья Репин: «В ваших мудрствованиях об искусстве вы игнорируете русское, вы не признаёте существования русской школы. Вы не знаете её, как чужаки России. То ли дело болтать за европейцами: Давид, Делакруа, Бодлер, Зола, Рескин, Вистлер; вечно пережёвываете вы европейскую жвачку, достаточно устаревшую там и мало кому интересную у нас. А, сказать правду, выставки ваши поддерживаются все же такими художниками, как: Серов, Рябушкин, Эдельфельд, Головин, Давыдов, Поленов и др., вовсе не имеющими острого характера упадка в роде бедного калеки-уродца К.Сомова, которого вы ставите во главе движения вашей школы. Я же знаю этого способного юношу и понять не могу его притворства в напускании на себя такой детской глупости в красках, как его зелёная травка, такого идиотизма, как сцены его композиций с маленькими выломанными уродцами, лилипутами».

Илья Репин: «И в „Мире искусства“ я высоко ставлю энергию г. Дягилева, его умение хлопотать, ездить далеко за экспонатами, улаживать с собственниками художественных произведений. На это немногие способны. Нельзя не дорожить этим образованным молодым человеком, так полюбившим искусство. Но не верится даже, что человек с таким светским лоском, с таким разносторонним интересом ко всякого рода искусствам (пению, музыке), что этот же самый элегантный аристократ переносит в живописи такие безобразия, как Леон Фредерик, Галлен, такие жалкие уродства, как К. Сомов, Анктен, Кондор и др., и пропускает такие вульгарные выходки, как приведённые мною выше, в журнале „Мир искусства“, которому нельзя отказать во внешнем интересе».