Welcome to the brand new Arthive! Discover a full list of new features here.

button-pro-crown
PRO accounts for artists
check
Sales via Facebook and Instagram store
check
Managing clients and sales via CRM
check
Artworks mailing lists
check
Sales of reproductions and digital copies
Read more
button-pro-crown
PRO accounts for artists
arrow-toparrow-down
check
Sales via Facebook and Instagram store
check
Managing clients and sales via CRM
check
Artworks mailing lists
check
Sales of reproductions and digital copies
Read more

Волга, Волга. Великая русская река глазами Левитана

Прославленные картины Левитана — «Вечер. Золотой Плёс», «Вечерний звон», «Тихая обитель», «Над вечным покоем» — вдохновлены Волгой. Тёплые месяцы 1887-го и трёх последующих лет, проведённые на волжских берегах, стали в творческой жизни Левитана, пожалуй, самым значимым и плодотворным периодом, выдвинули его в первый ряд русских живописцев. Сейчас невозможно представить себе Левитана вне его волжских этюдов и картин: не случись в его жизни волжского городка Плёс, любви и преданности Софьи Кувшинниковой и Волги, это, вероятно, был бы совсем другой художник.
Волга, Волга. Великая русская река глазами Левитана
Родившийся на западной окраине Российской империи, в посаде Кибарты, близ станции Вержболово Сувалкской губернии (сейчас это территория Литвы) и проживший сознательные годы жизни в Москве Исаак Левитан «влюбился» в никогда не виденную Волгу заочно — благодаря картинам своего учителя Алексея Саврасова (1, 2, 3, 4, 5) и фотографиям великой реки, которых юный Левитан пересмотрел сотни, если не тысячи.

Волга часто снилась впечатлительному Левитану. В его воображении возникла «своя» фантастическая река, а самой большой мечтой Левитана стало увидеть Волгу вживую. Когда в Московском училище живописи, ваяния и зодчества решили премировать ученика-сироту, показавшего значительные успехи, поездкой на Волгу, назначив для этого специальную стипендию, 21-летний Левитан чуть не плакал от переполнявших его эмоций.

Но внезапно слегла Тереза, сестра Левитана, у неё подозревали туберкулёз. Еще недавно Исаак злился на хлопотливую сестру, которая, продавая его этюды богатым господам, безбожно перехваливала брата и с весёлым азартом торговалась. Левитану казалось: своей навязчивой торговлей она позорит его имя, а уж когда два года назад Тереза без тени смущения возникла на пороге у Третьякова с требованием купить «картинку» её никому пока не известного, но точно гениального брата и Павел Михайлович вежливо спровадил её, не дав ни гроша, Левитан думал, что такого бесчестья он Терезе не простит никогда. Теперь над ней нависла опасность — и Левитан без раздумий отдал деньги, которые училище выделило на его поездку, за лечение сестры.

Тереза, к счастью, поправилась. Но Волги Левитан так и не увидел. Его мечта отодвинулась еще на несколько лет.

Первая встреча Левитана с Волгой обернулась страшным разочарованием

Весной 1887 года вместо привычного и уже хорошо изученного Подмосковья 27-летний Левитан впервые отправляется на этюды на Волгу. Он предвкушает изумительные виды, которые запомнятся на всю жизнь, и захватывающий, вдохновенный труд. Но в реальности вышло совсем не то.

Волга встретила художника неприветливо.

«Разочаровался я чрезвычайно, — писал Левитан Чехову. — Ждал я Волги, как источника сильных художественных впечатлений, а взамен этого она показалась мне настолько тоскливой и мертвой, что у меня заныло сердце и явилась мысль, не уехать ли обратно? И в самом деле, представьте себе следующий беспрерывный пейзаж: правый берег, нагорный, покрыт чахлыми кустарниками и, как лишаями, обрывами. Левый… сплошь залитые леса. И над всем этим серое небо и сильный ветер. Ну, просто смерть… Сижу и думаю, зачем я поехал? Не мог я разве дельно поработать под Москвою и… не чувствовать себя одиноким и с глаза на глаз с громадным водным пространством, которое просто убить может… Сейчас пошел дождь. Этого только недоставало!..»

Левитан снял комнатку у двух одиноких старух. Хотел дождаться смены погоды. Но, как на грех, в тот год сплошной чередой зарядили дожди. Нудно стучали они по крыше, не давая уснуть ночами, а днём в воздухе всё время висела сизая морось. В отсутствие солнца природные краски «не звучали», вода и берега сливались в сплошную и невнятную массу. Серые и коричневые оттенки поглотили пространство. Работать на воздухе почти не было возможности: болезненный Левитан быстро промокал и мёрз, одеревеневшие дрожащие пальцы не слушались его. Глинистые берега Волги, как губка, напитались водой, и встромить в них знаменитый белый зонт художника не было никакой возможности. Вынужденно бездеятельный днём, Левитан подолгу не мог уснуть ночами и порой завидовал дружному храпу своих хозяек за стенкой. Подступала хорошо знакомая тоска — страшная гостья, которая не раз ставила Исаака Левитана на пороге жизни и смерти.

Писатель Константин Паустовский попробовал вжиться в обстоятельства Левитана и передать словами, что мог чувствовать художник в свою первую незадавшуюся волжскую поездку, когда голубая мечта встретилась с серой реальностью:

«Рассвет затерялся в непроглядных ночных пустошах, где хозяйничал неприветливый ветер. Левитана охватывал страх. Ему казалось, что ночь будет длиться неделями, что он сослан в эту грязную деревушку и обречен всю жизнь слушать, как хлещут по бревенчатой стене мокрые ветки берез. Иногда он выходил ночью на порог, и ветки больно били его по лицу и рукам. Левитан злился, закуривал папиросу, но тотчас же бросал ее, — кислый табачный дым сводил челюсти.
На Волге был слышен упорный рабский стук пароходных колес, — буксир, моргая желтыми фонарями, тащил вверх, в Рыбинск, вонючие баржи. Великая река казалась Левитану преддверием хмурого ада…»

Контакта с рекой художник так и не нашёл. Особой, почти интимного характера, близости, необходимой для рождения лирического пейзажа, между ландшафтом и Левитаном не возникло. Река казалась ему чужой и беспричинно враждебной. Разочарованный и разбитый, он вернулся в Москву, уверенный, что его вряд ли впредь потянет на Волгу.

Но, думая, что Волга навсегда «отпустила» его, Левитан ошибся.

Трудные зимы и интересные знакомства

В холодное время года Левитан без солнца грустил и переставал ходить на этюды. В гостиничном номере или съемной квартире он разбирал летние подмосковные и волжские наброски, выбирал из быстрых зарисовок самые «острые» и характерные, искал оптимальную компоновку, мысленно отсекая лишние подробности. Так зарождался благородный лаконизм картин Левитана — качество, в котором ему не будет равных в русской живописи.

В студии Левитан «доводил до ума» начатое на природе. Удивительно, но чем более возрастало его мастерство, тем больше времени ему нужно было чтобы окончить картину. Зимой 1887−88 гг. он вновь и вновь возвращается к волжским работам, что-то дописывает, поправляет. Так появляются «Вечер на Волге», «Разлив на Суре», «Пасмурный день на Волге», «Плоты». Это уже не просто мимолетные зарисовки, в них, особенно в «Вечере на Волге», появляется масштаб. Огромный водный поток, над которым сгущаются сумерки, тревожно-бескрайнее небо и лишь намёки на человеческое присутствие (как ульи на косогоре или деревянные лодки у берега) — всё это привнесло в живопись Левитана новое, эпическое, измерение.

Первое признание волжские работы Левитана получают от корифея, художника Василия Верещагина — в 1887-м году он покупает картину «Осеннее утро. Туман» для личной коллекции.
Единая сине-зелёно-серая палитра ранних волжских работ Левитана отражала и его собственное душевное состояние — тяжёлую меланхолию. Страх перед судьбой, неуверенность в собственном призвании доводили художника до отчаяния. В 1886-м году Антон Чехов, видя, что друг всё больше тоскует (однажды Левитана, задумавшего на пике депрессии свести счёты с жизнью, успели вынуть из петли), решил развлечь его интересным знакомством.

Позднее Чехов так будет рассказывать об этом судьбоносном шаге художнику Михаилу Нестерову: «Я всегда считал, что левитановская тоска была началом психической болезни. Его внутренние драмы находили выражение в пейзаже, а увлеченность пейзажем приводила к рождению новых драм. По-другому он не умел. Даже когда его пейзажи стал покупать Третьяков, даже когда о его крымских этюдах заговорили как о новом дыхании в живописи, он жаловался на тоску. Он тогда чуть не покончил с собой. Как друг и как врач я хотел помочь Левитану и решил отвести его развеяться в салон Кувшинниковой, на Хитровку, под пожарную каланчу».

Хитровский рынок — знаменитое московское «дно», злачный район Москвы. Рядом с пожарной каланчой был полицейский участок, куда беспрерывно привозили то буйных, то пьяных, то раненых ножом или зашибленных в кабацкой драке. Полицейский врач Дмитрий Павлович Кувшинников имел в первом этаже под пожарной каланчой квартиру, в которой его жена Софья Петровна держала популярный художественный салон, куда приезжали люди искусства — художники, литераторы, актёры. Там было весело и интересно. Пока муж пропадал на работе, Софья Петровна музицировала, писала маслом, придумывала и шила необычные костюмы и украшала квартиру «в русском стиле». В Дмитрии Павловиче Кувшинникове Левитан неожиданно признал хвастливого «охотника на привале» со знаменитой картины своего учителя Василия Перова, а Софье Петровне, которая неплохо рисовала и искренне любила искусство, согласился дать несколько уроков живописи. Ей было 39 лет, ему — 26. Любовная связь, плохо вмещавшаяся в слова «адюльтер» или «интрижка», продлится долгих 8 лет.

«Другая» Волга и Плёс

Весной 1888-го года Софья Петровна убедила Левитана опять ехать на Волгу. Два лета до этого они выезжали на этюды в Саввинскую Слободу под Звенигород, и эти места успели наскучить Кувшинниковой. Левитан долго не соглашался: «На Волгу? Да бросьте! Я там уже был». Казалось, его пугала перспектива опять, как два года назад, оказаться лицом к лицу с мрачной рекой. Доктор и друг охотно согласился бы с ним. «Левитану нельзя жить на Волге, — объяснял Чехов, — она кладёт на душу мрачность».

Тогда находчивая Софья, ставшая для нервного Левитана «живым успокоительным», предложила альтернативу — Оку. Вместе с их общим другом-художником Алексеем Степановым они доехали на извозчиках до Рязани и дальше поплыли на пароходе по Оке. Пристали у деревне Чулково и решили, что остановятся там. Достали мольберты, поставили зонты, начали рисовать. Но тут вокруг них стал собираться народ и в воздухе «запахло электричеством». «Они разглядывали нас как каких-то ацтеков», — напишет потом в мемуарах Софья Петровна. Чулковцы возмущались, что к ним без приглашения явились какие-то пришлые, зачем-то срисовывают их дома и мельницу, непонятно вообще, что у них на уме. Какая-то глупая молодуха заголосила: «Лихие люди приехали!» Еще чуть-чуть — и в путешественников полетели бы камни. Им пришлось сняться с места и ретироваться. По Оке они добрались до Нижнего, а оттуда поплыли по Волге, гадая, где бы им пристать. Интуитивно искали места, где всем было бы хорошо — работалось и жилось. Отвергнув несколько волжских городов, увидели с парохода Плёс.

«Он сразу нас обворожил, — писала Кувшинникова, — и мы решили остановиться. Привлекла нас больше всего та маленькая древняя церквушка, которую не раз принимались писать и другие художники, да и вообще городок оказался премилым уголком, удивительно красивым, поэтичным и тихим. Мы нашли две комнатки недалеко от берега и с помощью сена, ковров, двух столов и нескольких скамеек устроили бивуак. Бесшабашная жизнь нашей богемы конечно и здесь произвела сильное впечатление. Художник и здесь оказался невиданной птицей. Пошли расспросы и разговоры: кто? как? зачем? почему? На базаре сообщались о нас все новости: что едим, куда ходим и т. д. Но как-то это скоро все затихло. К нам быстро стали привыкать, да и мы притерпелись».

Левитана старинный Плёс очаровал. Березовые рощицы, небольшие храмы и живописные волжские склоны теперь казались ему исполненными смиренной и трогательной красоты. Он перестал хандрить и принялся за работу, начинал по 5−6 картин сразу, работал быстро, увлечённо, запоями. Прелесть Волги и Плёса чудесным образом преобразили настроение Левитана. Теперь он не доверял собственным воспоминаниям: неужто эта величественная, спокойная красавица-река и есть та самая, которую он не понял и не принял в прошлый приезд, — плачущая, некрасивая, суровая?

О новых волжских картинах, когда автор покажет их в Москве, проницательный Чехов скажет Левитану: «Знаешь, а в них появилась улыбка».
Вставать в Плёсе Левитан пристрастился очень-очень рано, чтобы не пропускать первые солнечные часы, когда над Волгой поднимается пар. Софья Петровна просыпалась и бежала за ним с тёплой одеждой, чтобы он не продрог, а сама возвращалась досматривать сны. Ближе к полудню она присоединялась к Левитану, ставила рядом с его белым холстинным зонтом свой, раскрывала этюдник. Она была не только заботливой возлюбленной, но и прилежной ученицей: картину Кувшинниковой «Внутри Петропавловской церкви в Плёсе» приобрёл Третьяков.

В городе имелась заброшенная церковь, в которой несколько десятилетий никто не служил, боясь обрушения кровли. Таинственный древний храм потряс художественное воображение Кувшинниковой и Левитана. Они не поленились отыскать дряхлого заштатного священника, когда-то служившего на этом приходе, и уговорить его отпереть церковь и даже отслужить там литургию. При этом Левитан спрашивал шепотом, куда нужно ставить свечи, что за святые глядят на них с икон и до слёз умилялся пению, а священник молча изумлялся странному прихожанину. Насколько убранство церкви впечатлило Левитана, можно судить по тому, что он, довольно равнодушный к архитектуре и всему рукотворному, написал интерьер петропавловского храма в Плёсе.
Однажды на Волге Левитан пережил настоящий экзистенциальный ужас: на его белый зонт, заботливо отмоченный в синьке, чтобы не пропускал солнечные лучи, напали пчёлы. Гигантский рой покинувших прежнее жилище насекомых с гудением опустился на поверхность зонта. Белый свет потемнел. Левитан не двигался и затаил дыхание. Вонзись в него враз эти сотни жал — и всё, конец. Но пчёлы снялись и полетели дальше.

Люди были настойчивее. Они глазели на Левитана, мешая ему работать. Раньше он часто убегал от людей, скрывался, пропадал по нескольку дней в лесу с собакой Вестой, но не охотился, а бродил без цели, пытаясь вернуть утраченное душевное равновесие. Но в Плёсе почти ничего не раздражало его — наоборот, всё казалось необъяснимо притягательным, расположенным к нему и добрым.

Как-то около полудня Левитан под своим зонтом примостился прямо у дороги. Мимо него брела старуха-богомолка. В ближайшей деревне, по-видимому, недавно закончилась обедня и она поспешала домой, но почему-то замешкалась, вглядывалась в Левитана и в то, что он пишет, и тихо качая головой. Неизвестно, что пришло ей на ум и кем показался ей Левитан, но старуха достала из кошеля монету и бросила ему в ящик с красками. Левитан благодарно хранил эту монетку и всюду возил с собой как талисман.
Кувшинникова и Левитан проходили пешком в день по полутора десятков километров, забирались в самые глухие уголки, находили самые редкие и красивые пейзажи. Когда уставали от живописи — шли на охоту. Охотилась Софья не менее азартно, чем Левитан, могла часами выслеживать дичь, а выносливостью даже превосходила его: у Левитана уже тогда начинало пошаливать сердце. Они соревновались в количестве подстреленной дичи и даже ссорились из-за этого.

Три года подряд Левитан и Софья Кувшинникова приезжали в Плёс. Левитан исходил с тяжёлыми живописными принадлежностями волжские берега вдоль и поперёк. Он писал Чехову, что его тянет воткнуть зонт «каждые пять шагов». Все уголки этих приволжских мест, все косогоры и перелески, травы и деревья, вода и закаты, лодки и баркасы, как когда-то говаривал Чехов о бабкинских пейзажах, «кричали и требовали, чтобы их написал Левитан».
Редкая фотография: Исаак Левитан (третий слева) в Плёсе на Волге.

Редкая фотография: Исаак Левитан (третий слева) в Плёсе на Волге.

«Плёс открыл Левитана», — говорили знатоки. Даже в картинах, написанных в других местах, сказалось влияние Плёса: свою самую импрессионистичную картину «Берёзовая роща» Левитан начал в подмосковном Бабкине, но смог закончить только через четыре года, «подсмотрев», как волнуются листья березовой рощицы на окраине Плёса, а в знаменитое полотно «Над вечным покоем», создававшееся на озере Удомля, Левитан вписал плёсскую церковь.
Самый крупный успех пришёл к Левитану в 1891-м году, когда на Передвижной выставке он представил «Тихую обитель» — своего рода итог своих волжских впечатлений от посещения Плёса, Юрьевца, Кинешмы. «Его картина производит фурор», — писал о Левитане Чехов. Александр Бенуа уточнял: «Он выставлялся и раньше, и даже несколько лет, но тогда не отличался от других наших пейзажистов, от их общей, серой и вялой массы. Появление „Тихой обители“ произвело, наоборот, удивительно яркое впечатление. Казалось, точно сняли ставни с окон, точно раскрыли их настежь, и струя свежего, душистого воздуха хлынула в спертое выставочное зало, где так гадко пахло от чрезмерного количества тулупов и смазных сапог».

С волжских картин начинается «настоящий» Левитан — создатель русского национального пейзажа. Волга из левитановских юношеских грёз наконец совпала с Волгой в реальности.
Заглавная иллюстрация. Исаак Левитан. «Вечерний звон«
Автор: Анна Вчерашняя