Ив
Кляйн

Ив Кляйн (28 апреля 1928, Ницца – 6 июня 1962, Париж) – французский художник, новатор, спортсмен, полиглот, провокатор и мастер эпатажа.
Особенности творчества художника Ива Кляйна: В своих работах Кляйн использовал разнообразные техники и материалы. Он подвергал их воздействию воды и огня, а широкую известность приобрел благодаря «антропометриям» - отпечаткам человеческого тела. Для Кляйна характерен пигмент, формулу которого он запатентовал, этот оттенок синего носит название «Международный синий Кляйна».
Известные картины Ива Кляйна: «Антропометрия, голубой период», «Синий монохром», «Космогония».

Его голубые небеса

Ив Кляйн родился в семье художников. Его мать – Мари Раймон – придерживалась абстрактного направления, известного как ташизм, и была причастна к движению Art informel. Отец – Фридрих Кляйн (индонезиец голландского происхождения), по большей части писал паруса, пляжи и цирковых лошадей - критики числили его в импрессионистах.

Фридрих или Фриц, как его звали дома, был сыном зажиточного плантатора. В 1904-м его, шестнадцатилетнего, отправили в Роттердам изучать экономику - предполагалось, что Фриц унаследует фамильное дело. Но что-то пошло не так – из Роттердама голландец уехал в Париж, где сменил прозвище «Фриц», на «Фред», а пробковый шлем – на мольберт и кисти.

Паруса и пляжи нравились публике. У Фреда Кляйна случались персональные выставки, а в 1938-м его пригласили оформлять оперетту «Летучая мышь» в Королевский театр в Амстердаме. Фред и Мари были вполне успешными художниками. И все же им было суждено остаться в истории авторами «одного хита»: сегодня их помнят прежде всего как родителей Ива Кляйна.

Детство Ив провел в Париже. На летние месяцы он обычно отправлялся в коммуну Кань-сюр-Мер неподалеку от Ниццы, где жила сестра его матери Роуз. Мальчик обожал свою тетю, в его глазах она имела безграничный авторитет. В отличие от родителей Ива, Роуз Раймон не имела отношения к искусству, она была особой прагматичной и здравомыслящей. Возможно именно она повлияла на то, что Ив Кляйн не получил художественного образования. С 14 лет он учился в Высшей школе торгового мореходства и Высшей школе восточных языков. Кроме того юноша занимался дзюдо в секции при школе полиции. Там он познакомился с будущим композитором Клодом Паскалем и Арманом Фернандесом (впоследствии известным скульптором), которые стали его близкими друзьями. Долгое время эти трое были неразлучны. Однажды, нежась на пляже в Кань-сюр-Мер, молодые люди сообразили на троих - разделили между собой все сущее. Арман взял себе землю, Клод выбрал слова и все, что ими можно выразить. Иву досталось небо.

Глядя в бездонную, без единого облачка синеву, он представлял себе, что это его полотно. Он мысленно поставил на небе свою подпись. Ему было 19. Его роман с синим только начинался.

Самолетом, поездом, машиной

Если и было что-то, что Ив Кляйн любил столь же страстно, как синий цвет и дзюдо, то это путешествия. По завершению учебы и 11-месячной службы в армии, он вместе с Клодом Паскалем задумал объехать земной шар. Первоначально они планировали пройти всю Европу пешком, но для такой авантюры у Паскаля оказалось слабовато здоровье. Сжалившись над ним, Кляйн предложил компромисс – обскакать Европу верхом. Пожив какое-то время в Лондоне, друзья перебрались в Ирландию, где записались в клуб верховой езды. По какой-то причине затея с конной прогулкой тоже испустила дух. Паскаль вернулся домой, Кляйн отправился в Мадрид – изучать испанский язык.

Где бы ни останавливался Кляйн в Британии или Испании (а до того – в Италии и в Германии), он записывался в местный клуб дзюдо и продолжал исступленно тренироваться. Вполне логично, что следующим пунктом после Мадрида стал Токио: Кляйн зарегистрировался в мекке дзюдоистов всего мира – институте Кодокан. Где, к слову, ему присвоили пятый дан – нешуточное достижение для европейца.

Вернувшись домой, он написал и издал книгу «Основы дзюдо». Кляйн рассчитывал занять какую-нибудь должность во французской федерации дзюдо. К счастью, этого не произошло – Ив Кляйн не стал спортивным функционером. Несколько разочарованный, он снова отбыл в Испанию. Именно здесь он совершил свой первый публичный жест в качестве художника.

Зимой и летом одним цветом

Еще во время первой поездки в Испанию Кляйн сдружился с Фернандо де Сарабия – руководителем школы дзюдо в Мадриде. Отец Фернандо был солидным издателем, и сам он тоже имел отношение к издательскому бизнесу. В его гравировальной студии Кляйн создал свои первые монохромы – одноцветные прямоугольники, озаглавленные по названиям городов, которые вдохновляли Кляйна – Париж, Ницца, Токио, Мадрид. Предисловие к каталогу монохромов написал (вернее сказать, нарисовал) Клод Паскаль – это были черные полосы-строки, лишь издали напоминающие текст.

Эта первая (и, нужно признать, довольно неуклюжая) попытка эпатировать публику, осталась незамеченной. Впрочем, она определила путь, которым Кляйн с буддистским упорством будет следовать всю свою жизнь. На этот раз он возвращался в Париж с высокой миссией – вызволять цвет из тюрьмы рисунка.

В 1955 году он предложил на салон Realites Nouvelles, где выставлялась абстрактная живопись, оранжевый монохром – прямоугольную деревянную панель, равномерно покрытую матовой оранжевой краской. Жюри отклонило работу, предложив Кляйну добавить какой-нибудь штрих, мазок, пятнышко, хоть что-нибудь. Тот, разумеется, отказался.

Два года спустя в Милане Кляйн выставил 11 синих монохромов одинакового размера. Прямоугольники не отличались друг от друга ничем, кроме цены. Один из них купил известный итальянский художник Лучо Фонтана. Остальные десять были позднее выставлены в Париже и в Лондоне.

Экспозиции сопровождались оживленными дискуссиями о границах между искусством и балаганом. Разумеется, Иву Кляйну рукоплескали не все. Впрочем, игра была сделана - о нем, наконец, заговорили. С тех пор Кляйн сделался образцом цветовой моногамии – он больше никогда (ну, почти никогда) не изменял синему.

Shocking Blue

В конце 50-х-начале 60-х годов прошлого века сине-голубые тона правили бал. На киноэкранах бушевал голуболикий Фантомас. Из радиоприемников гремел хит Сан-Ремо и «Евровидения» «Nel blu dipinto di blu» («В синеве, разрисованный синим» - итальянский шлягер, известный в народе как «Volare”). Гагарин вернулся, чтобы сообщить, что Земля - голубая. Шрамы, оставленные второй мировой, постепенно затягивались, казалось, голубые мечты человечества – о покорении космоса, о мирном небе над головой – начинают сбываться.

Давняя одержимость Ива Кляйна синим цветом удачно срезонировала со всеобщей эйфорией – как знать, была бы его артистическая карьера столь яркой, выбери он красный или, скажем, коричневый.
В 1960-м Кляйн запатентовал формулу цвета, который так и назвали International Klein Blue.

Открывая очередную выставку, он не скупился на синеву, то запуская в небо над Парижем тысячи синих воздушных шаров, то требуя в префектуре разрешение подсветить синими прожекторами обелиск на площади Согласия. Синие афиши приглашали зрителя взглянуть на синие работы. Сделать это было проще простого – достаточно было купить синий билет, толкнуть выкрашенную синим входную дверь галереи, пройти синим коридором в залы с синими стенами. Наверное, от такой монотонности можно было бы заскучать, если бы Кляйн не компенсировал ее феерическим разнообразием материалов и техник.

Нередко он подвергал свои картины воздействию воды, ветра, огня – такие произведения Кляйн называл «космогониями». Одну из первых подобных работ он создал закрепив на крыше автомобиля холст (разумеется, выкрашенный синим), и отправившись с ним из Парижа в Кань-сюр-Мер в дождливую погоду. Он поливал свои полотна из огнемета и утыкивал их бенгальскими огнями. Собирал движущиеся картины из стальных дисков, которые вращали высокоскоростные двигатели.

Однажды Ив Кляйн открыл для себя губку. Как раз в это время его пригласили в Германию - оформлять оперу Гельзенкирхена. Сейчас трудно сказать, знало руководство театра о новом увлечении Кляйна или результат стал для заказчиков сюрпризом. Как бы то ни было, прибыв на место, Кляйн, грубо говоря, обшил главный зал оперы синей губкой. Грандиозные (до 20 метров высотой) рельефы якобы имели символическое значение – губка должна была ассоциироваться с публикой, жадно впитывающей искусство. На самом же деле, Кляйна завораживала жадность, с которой губка впитывала его любимый синий пигмент.

Время от времени Кляйн работал с материалами, которые ему не удавалось выкрасить в International Klein Blue. С золотыми пластинами. Или с «нематериальной живописной чувствительностью» (этим определением художник успокаивал публику, которой случалось отстоять несколько часов в очереди в совершенно пустые залы). Впрочем, он и тут находил выход – к примеру, нанимал официантов, которые, облачившись в синюю униформу, разносили подносы с синими коктейлями.

Голубое ухо, голубое брюхо

Свой самый провокационный и, пожалуй, самый благодатный материал Кляйн нашел в 1958 году, когда придумал красить в International Klein Blue обнаженных девушек. Юные прелестницы (в качестве моделей Кляйн использовал только девушек и только привлекательных) впитывали синюю краску не так хорошо, как губка, зато производили не в пример больший общественный резонанс. Именно эти «живые кисти» сделали Ива Кляйна по-настоящему знаменитым в Европе. Оттиски, которые синие ассистентки Кляйна оставляли, прижимаясь к бумаге или холсту, назывались «антропометриями». Само собой, процесс их создания интересовал публику куда больше, чем результат.

Мало кто находил в себе смелость, чтобы признать, что перемазанные краской голые красавицы – это интересно и хорошо само по себе. Поэтому вокруг антропометрий всегда кипели страстные искусствоведческие споры. Кляйн и его давний приятель – маститый французский арт-критик Пьер Рестани умело поддерживали градус дискуссии, то и дело, вбрасывая в эту бурлящую податливую благодарную среду очередную многозначительную чушь. «Так что же такое, по-вашему, искусство?» - перекрикивал остальных какой-нибудь седовласый теоретик искусства. «Искусство – это здоровье» - отвечал Кляйн. И в прессе снова поднимался гвалт.

Публика приобщалась к высокому искусству, наблюдая, как обнаженные модели плещутся в краске. Девушки зарабатывали не хуже стриптизерш. Критики писали статьи. Кляйн читал лекции в Сорбонне. Все были в выигрыше.

Состоял, привлекался

В двадцать Ив Кляйн открыл для себя книгу «Космогония розенкрейцеров». И не закрывал ее в течение следующих пяти лет: юношу привлекали тайные знания и умения, которыми якобы располагали розенкрейцеры. В 1949 году он вступил в орден. А четыре года спустя, побывав в Японии аннулировал свое членство в обществе – должно быть, увлекся идеями буддизма. Впрочем, быть прилежным католиком Кляйн не перестал. Пуще других святых он почитал Риту Кашийскую. Кляйн несколько раз совершал паломничества в Кашу, делал пожертвования, дарил монастырю святой Риты свои работы.
В 56-м он вступил в орден Лучников святого Себастьяна. Кавалерам ордена полагалось иметь свой девиз, и Кляйн выбрал «За цвет! Против линии и рисунка!».

Разумеется, он состоял во всевозможных федерациях дзюдо и разнообразных арт-группировках. Самая известная из них – детище Пьера Рестани «Новый реализм».

В 62-м Кляйн вступил в брак, женившись на своей ассистентке Ротраут Юккер. Он познакомился с ней, когда вступил в художественную группу «Zero”, основанную братом Ротраут – Гюнтером Юккер.
Вообще, Ив Кляйн не мог пройти и пяти шагов, чтобы куда-нибудь не вступить. Он не мог, да и, наверное, не хотел быть как остров, сам по себе. При всей его напускной независимости, при всем стремлении к личной и творческой свободе, он был очень подвержен разнообразным влияниям. Различные, порой конфликтующие между собой религиозные доктрины, околомистические учения, философские концепции, манифесты разнообразных художественных школ – все это Кляйн впитывал, как губка – синюю краску.

Отдельный пункт в списке этих влияний – Робер Годе, друг Кляйна, с которым он познакомился на тренировках.

Как и Кляйн, Годе был талантливым дзюдоистом, имел пятый дан. Он также увлекался эзотерическими учениями. Годе любил женщин, риск, приключения. Он жил на широкую ногу – деньги он зарабатывал, продавая на черном рынке оружие. Кляйн восхищался Робером, его авантюризмом, бесстрашием, умением жить так, будто никакого завтра уже не будет.

Именно в доме Годе были созданы первые антропометрии. Не известно, к чему привела бы эта небезопасная дружба, если бы однажды, демонстрируя новую партию оружия тибетским повстанцам, Годе случайно не отстрелил себе голову.

Прыжок в пустоту

Отношение публики к творчеству Ива Кляйна было неоднозначным. И остается неоднозначным сейчас. В самом деле, так ли уж много таланта требуется для того, чтобы выкрасить синим губку? На вопрос, который, конечно, интересует любознательного обывателя – мог ли Кляйн нарисовать, ну скажем, лошадку, как его папа? – сложно ответить однозначно.

Творчество Кляйна без самого Кляйна – как динамит без детонатора. Едва ли оно выстрелило бы, не будь Кляйн тем, кем он был. Удивительно разносторонней личностью: спортсменом, полиглотом, путешественником, неутомимым исследователем и искателем приключений. Авантюристом и мечтателем. И разумеется, немного прохвостом.

Кляйн знал себе цену, иногда его заносило. Он считал себя гением и не стеснялся говорить это вслух. Он называл своим предшественником Джотто. «Малевич стоял перед вечностью». – Говорил Кляйн. – «Я стою в ней». Его амбиции, порой, брали верх над здравым смыслом. Однажды он написал письмо президенту США Дуайту Эйзенхауэру, в котором предлагал учредить Кабинет французских граждан, участников Голубой революции.

И все же, он был чрезвычайно симпатичным персонажем. Обижаться на него всерьез было невозможно: критики у Кляйна были, врагов – нет.
Его провокации были безобидными, амбиции – забавными и заразительными. Его вечные поиски были интереснее, чем то, что ему удавалось найти. Его путь – вполне в буддийских традициях – был важнее и увлекательнее того, к чему он вел. Кляйн наглядно продемонстрировал, что жест художника, его поза – могут быть произведением искусства. Он был первооткрывателем и породил полчища последователей-акционистов.

Последним и главным жестом Ива Кляйна стал его знаменитый «прыжок в пустоту».

В 1960 году к фестивалю авангардного искусства в Париже Ив Кляйн издал тираж собственной газеты. На первой полосе был опубликован снимок: раскинув руки, Кляйн бросался из окна на втором этаже прямо на мостовую. Подпись гласила: «Человек в космосе! Художник космоса бросает себя в пустоту!».

Это был фотомонтаж: Кляйн прыгал по-настоящему, но на мостовой держали маты его друзья-дзюдоисты.

Эта выходка, как обычно, привлекла к Кляйну общественное внимание. В числе заинтересовавшихся была съемочная группа документального фильма «Собачий мир». Режиссер Гуальтеро Джакопетти уговорил Кляйна повторить трюк для фильма.

В 62-м, побывав на премьере «Собачьего мира» на Каннском фестивале, Кляйн узнал, что такое настоящий эпатаж.

Фильм передавал безумие нашего мира посредством шокирующего монтажа: безобидные кадры вроде прыжка Кляйна контрастировали с картинами пугающего религиозного фанатизма, кровопролития, жестокости по отношению к животным, безобразного обжорства и прочих, присущих человечеству прелестей. В таком контексте Кляйн выглядел в лучшем случае нелепым паяцем. Он был страшно подавлен. В тот же вечер у него случился первый сердечный приступ. Через три дня за ним последовал еще один. Третий приступ стал последним. Эпатажный фейк обернулся подлинной трагедией. Ив Кляйн, которому не исполнилось и 35, совершил таки свой прыжок в пустоту.

Автор: Андрей Зимоглядов