Пьеро ди Козимо, «Читающая Мария Магдалина» (ок. 1500). Национальная галерея старинного искусства, Рим
Мария Магдалина из Нового Завета, которая долгое время считалась раскаявшейся блудницей, — одна из самых ранних и наиболее распространённых фигур в истории западного искусства, которую изображают с рыжими волосами, что передаёт её греховную суть. Независимо от того, сидит ли она смиренно с Библией, как у Пьеро ди Козимо в конце XV века, или раскинулась обнажённой в пещере, как её написал Жюль Жозеф Лефевр в 1876 году, огненно-рыжие волосы этой женщины всегда были точкой притяжения.
На картине Караваджо «Марфа и Мария Магдалина» (ок. 1598) зритель видит момент её духовного превращения из блудницы в благочестивую верующую. Её рыжие волосы становятся артефактом прошлого, которое она оставляет, чтобы последовать за Христом.
Данте Габриэль Россетти, «La Ghirlandata (Увенчанная гирляндой)» (1873). Художественная галерея Гилдхолла, Лондон
Если огненные волосы делают чувственными и экзотичными женщин (Мария Магдалина может быть и грешна, но она, по крайней мере, «чертовски» привлекательна), то практически не добавляют шарма противоположному полу. «Факт в том, что этот цвет работает как эталон женской красоты, но становится своего рода недостатком применимо к мужчинам», — пишет Харви. Черта, которая делает рыжеволосых женщин притягательными, по иронии судьбы наделяет рыжеволосых мужчин непривлекательностью. Такими в течение многих веков изображали предателей, воров, правонарушителей и прочих презираемых — и это сформировало стереотип, от которого часто страдают мужчины с «пылающими» шевелюрами.
Так же обстояло дело и на Руси. В русском языке существует множество неприятных пословиц о рыжих, например, «рыжий да красный — человек опасный» или «с чёрным баню не топи, с рыжим дружбу не води». В довершение всего указом Петра I рыжеволосым запрещалось занимать руководящие должности и свидетельствовать в судах: «…понеже Бог шельму метит!».
Лишь недавно свидетельства, найденные в переписке между французскими писателями Александром Дюма — сыном автора «Трёх мушкетёров» — и Жордж Санд, указали на бывшую танцовщицу Парижской оперы Констанс Кеньё. Она была любовницей Халил-бея как раз в период написания полотна. Французского историка Клода Шоппа озадачило одно предложение в письме Дюма: «Необязательно было изображать самое деликатное и самое громкое [интервью] мадемуазель Кеньё из Оперы». И лишь когда учёный сверился с рукописным оригиналом, он понял, что в его транскрипции произошла ошибка. Слово «интервью» было на самом деле «интерьером», то есть писатель имел в виду «внутреннюю часть» танцовщицы.