Портрет Николая Еремеевича Струйского

«Портрет Александры Струйской» кисти Федора Рокотова, один из главных его шедевров, в ХХ веке был высоко оценен и стал (пусть и с опозданием в 200 лет) чрезвычайно знаменит. Но мало кто знает, что писался он как парный к портрету её супруга Николая Еремеевича. «Портрет Струйского» не очень хорошо сохранился и, конечно, по живописным качествам уступает портрету жены. Но сама личность Струйского была столь яркой, а его деятельность настолько эксцентричной, что заслуживает отдельного рассказа.

С потускневшего от времени портрета Струйского смотрит на нас бледный узколицый человек с глубоко запавшими глазами. Из-под широких бровей зрителя упорно сверлит не лишённый неуловимой странности взгляд. Кажется, один глаз даже слегка косит. Такими иногда изображают фанатиков и маньяков, холериков или рабов какой-нибудь опустошающей страсти. Всё это, в той или иной степени, было присуще Николаю Еремеевичу. Его близкий приятель, художник Рокотов, не был склонен к идеализации тех, кого изображал. Скорее наоборот: он искал точной передачи характера, даже если это и не особо льстило модели.

От природы Струйский был наделён неуёмным любопытством и неукротимой жаждой деятельности. А еще он имел некритичный ум и склонен был проникаться неистово сильными чувствами. Боготворил, например, Екатерину II и её «плоды просвещения»: известие о смерти государыни чуть не свело самого Струйского в могилу. В поисках моральных авторитетов он бросался в крайности: то к политическому крылу масонов (масоном, кстати, был и Рокотов), а то – к программе морального исправления общества Сумарокова.

Правда, «исправлять общество» Струйский решил своеобразно. Вернувшись из Петербурга в свое имение Рузаевку, воспылал страстью к юриспруденции. Постигнув тонкости римского права, он стал устраивать показательные «судилища» над собственными крепостными. Судебный процесс над «чумазыми» велся со всеми процессуальными тонкостями. Сам Струйский изображал то прокурора, то адвоката, то судью. Произносил страстные речи и обвинительные приговоры. Говорят, даже не брезговал пытками. Это создало ему репутацию одного из самых жестоких крепостников.

Но длилось это, к счастью, недолго: Струйский с азартом увлёкся архитектурой. У себя под Пензой он стал строить необыкновенное по размерам и убранству поместье: для приобретения одного только кровельного железа ему понадобилось продать деревеньку в триста душ крепостных.

Дом не сохранился, но, по свидетельствам современников (все они отмечали вопиющие странности хозяина), был он высоченным и огромным по ширине. Крышу венчала пристройка для хозяина. Назвал её Струйский «простенько и со вкусом» - Парнас. Там небожитель предался новой, но, как и всегда, захватившей все его существо страсти – пиитической. Малопонятные, многословные стихи выходили из-под его пера километрами. В них он славил всех, кого любил – императрицу, талантливых друзей (а искусство Струйский, несмотря на собственные странности, умел ценить тонко и глубоко), а главное, «Сапфиру» - жену Александру.

Была у «Парнаса» одна особенность: всё в нем перебывало в невероятном хаосе, для которого слова «творческий беспорядок» выглядят слишком мягко. Всё сплошь было покрыто толстым слоем пыли. Под страхом смерти Струйский не разрешал смести пыль: по отпечаткам на ней он узнавал, нае наведывался ли в его отсутствие кто посторонний в его святилище. Это возбранялось даже любимой жене.

Для своих стихов, которых не ценил никто, кроме него самого, Струйский построил современнейшую типографию. И это, как показало время, стало главным достижением его жизни. Качество его полиграфии, красота использованных шрифтов прославили его. Они и сейчас вдохновляют дизайнеров и полиграфистов.

Внутренняя напряжённость, вечная неудовлетворённость, холерическая неуравновешенность Струйского – вот, пожалуй, те его психологические черты, которые всё еще можно рассмотреть на плохо сохранившемся портрете Федора Рокотова.

Автор: Анна Вчерашняя