Похороны барака

«Могилка нашего кота Мурзика и других домашних животных, бутылка и селёдка – «выпить-закусить на могилке»... На заднем плане вырытая могила, лопата, и на специальных конструкциях и на полотенцах из церкви тащат хоронить барак. Потом у меня была такая масляная картина – «Похороны барака». (Из рассказа Оскара Рабина)

В «разоблачительных» статьях, периодически атаковавших Рабина в советской прессе, художник обвинялся в «очернении» советской действительности: «Смутный, перепуганный, неврастенический мирок встаёт в холстах художника. Скособоченные дома, кривые окна, селёдочные головы, измызганные стены бараков – всё это выглядело бы заурядной предвзятостью обывателя, если бы не было перемножено с многозначительной символикой бессмысленности», - писала Советская культура» 14 июня 1966 года (В. Ольшевский «Дорогая цена чечевичной похлёбки». Эту тему подхватила газета «Московский художник», опубликовавшая 26 мая 1967 года статью «Не извращать советскую действительность»: «В своих работах Рабин искажает образ нашего общества. Его работы отражают частные, уродливые, давно отжившие явления, ни в коей мере не характеризующие современную действительность. Они порочат завоевания советского народа, его культуру и быт. Творчество Рабина идёт вразрез с задачами советского изобразительного искусства, накладывает тень на советский строй......»

Позже в одном из своих интервью Рабин скажет: «У меня как-то очень быстро определилось, что темы моих работ – моя жизнь, всё, что вокруг меня, то, что я знаю, что мне близко – эти вагоны, эти бараки, жизнь вот эта, водка-селёдка как символ и радости, и горя народного – даже в таком смысле» [Осипова. 2007].

В другом интервью Рабин говорил: «Это была все та же жизнь русских людей, где водка значила очень много. И при рождении, и при смерти, и в радости, и в горе, и просто от серой тоскливой жизни всегда была водка. ...» [Барабанов. 2007].

«Рабин гораздо раньше всех нас определился, нашёл свое художественное лицо. Уже в середине 60-х он разработал свой индивидуальный стиль и вплоть до середины 70-х был, пожалуй, единственным художником из нарождающейся «московской волны», кто сумел столь убедительно и беспощадно воплотить в искусстве иное видение реальности, в противовес повсеместно насаждавшемуся героическому символизму советских будней. В его картинах мелькали привычные предметы и образы повседневной жизни: бараки, заборы, коммунальные кухни, церкви, жухлый снег, иконы, бельевые верёвки, коты, газеты и, конечно же, бутылка с водкой. Всё в них было узнаваемо, но притом и необычно, поскольку живописные образы эти, поражая зрителя удивительным сочетанием убогости и великолепия, выступали уже не в бытовой, а в метафизической ипостаси – как вечные символы, свидетельствующие о трагической загадочности бытия. Это захватывало, очаровывало и покоряло». (Немухинские монологи. 1999. С. 75)