Автопортрет в выпуклом зеркале

В 1524 году Франческо Маццола – весьма юный, но подающий большие надежды художник из Пармы - отправляется в Рим, чтобы повысить квалификацию, вдохновляясь шедеврами Микеланджело, Рафаэля и других признанных мастеров того времени. По совету своих дядьев, знавших толк в искусствах, поскольку они сами были живописцами, он берет с собой в столицу несколько свежих работ, чтобы произвести должное впечатление на тамошних ценителей прекрасного.

Так оно и вышло: когда картины увидел датарий (должность чиновника при папском дворе), то «оценил их по достоинству, и юноша с дядей тотчас же были представлены папе Клименту, который, увидев работы и столь юного Франческо, был поражен, а вслед за ним и весь двор» (Вазари).

Из четырех картин, что заготовил Пармиджанино (под этим именем прославится обласканный папским двором живописец), известна судьба лишь одной – его автопортрета, написанного на круглой полусфере из буковой древесины. Несмотря на многочисленные комплименты и милости, в целом оказанные пармцу, папа Климент VII тут же передаривает «Автопортрет в выпуклом зеркале» писателю и драматургу Пьетро Аретино. «Прародитель европейской журналистики» по совместительству был чутким ценителем искусства, поэтому подарок папы занял почетное место в его коллекции и оставался там до самой его смерти.

Смотрюсь в тебя, как в зеркало

Пармиджанино так старался произвести впечатление на высоких покровителей, что пошел на практически революционные для того времени уловки. Хотя в живописи и до него выпуклые зеркала (а других на тот момент пока не существовало), как и отражение в них, уже выступали в качестве значимых сюжетных и композиционных составляющих.

После того, как Ван Эйк сделал этот предмет домашнего обихода весомой компонентой построения "Портрета четы Арнольфини", нести смысловую нагрузку зеркалу поручали Петрус Кристус (в нем видно посетителей мастерской святого Элигия), Квентин Массейс (демонстрирует отчаявшегося клиента дотошного менялы) и другие. Но воспроизвести полноценную имитацию такого зеркала со своим отражением в нем впервые пришло в голову начинающему художнику из Пармы.

Надо сказать, что благодаря «социальному лифту» лишь к началу Высокого Возрождения живописцы стали осмеливаться писать автопортреты в качестве самоценных артефактов. Ведь до того считавшиеся скорее ремесленниками, нежели почитаемыми деятелями искусства с соответствующим этому рангу общественным положением, художники скрывали себя на картинах в обличии библейских или мифологических персонажей, либо, на худой конец, маскировали свой автопортрет под обычную станковую картину внутри другой работы (1, 2).

Мастер иллюзий

К воплощению смелой идеи Пармиджанино подошел основательно. Заказал деревянный шар и расколол его на полусферы, соответствующие размеру зеркала. Затем принялся методично переносить отражение на дерево, с феноменальной скрупулезностью соблюдая все искажения пространства, причудливо преломленного выпуклым зеркалом, блики его полированной до блеска поверхности и фантасмагоричные закругления и удлинения своего тела. Лишь лицо автор оставляет практически нетронутым затейливым влиянием отражательного прибора. И его сложно в этом винить: у кого бы поднялась рука исказить столь ангельские черты?

Искусность юного дарования произвела впечатление не только на неискушенных подобного рода трюками современников Франческо. Даже острый на язык и не лезущий в карман за едким словом Александр Бенуа снимает шляпу перед «Автопортретом», признавая его «одной из самых совершенных имитаций видимости» и говоря, что портрет «мог бы, вероятно, соперничать с виноградом Зевксиса и занавеской Парразия <...> И даже для нашего "выдрессированного" фотографией глаза этот кунштюк не потерял своей силы иллюзии».

А в 80-х годах ХХ века американский поэт-авангардист Джон Эшбери посвящает творению маленького пармца пространную многостраничную поэму «Автопортрет в выпуклом зеркале» (отрывок цитируется в переводе Яна Пробштейна):

Франческо,
Рука твоя достаточно велика, чтоб сокрушить сферу,
И даже, кажется, слишком – для затейливых хитросплетений, –
Что лишь противоречит ее последующему плененью. (Она велика,
Но все ж не груба – просто в другом измерении, словно
Кит, спящий на дне морском, в сравнении с крохотным кораблем
На поверхности, представляющим ценность лишь для себя самого.)
Однако твои глаза утверждают, что все есть поверхность.
Поверхность есть то, что изображено,
И нет ничего, кроме того, что есть.

Автор: Наталья Азаренко