Обри Бердслей в вопросах и ответах. Все, что вы не стеснялись спросить

 — Скажите, семья необычная у него была или же обычная для тех времен — отец промотал деньги, мать пошла в гувернантки, дети толком в школе не учились… Хочется понять получше, были ли предпосылки для развития таланта, или же все — «вопреки» обстоятельствам?

 — Можно сказать, что семья у него была «обычная в литературном смысле» — потому что именно в литературе 19 века мы так часто видим семьи среднего класса, где отец теряет деньги, а мать спасает положение своими заработками, где отец опускается, а мать создаёт ощущение «достойной жизни», где отец бессмысленно страдает, а семью спасают более состоятельные родственники и благотворители (так бывало и у семьи Бердслея). Семей, в которых всё проходило более ровно, было, конечно, больше, но читать интереснее про семьи, где всё происходит неровно (иначе бы Толстой и Достоевский не зарабатывали литературой).
Предпосылки для развития таланта в семье, несомненно, были: его мать Элен прекрасно играла на фортепиано и писала акварелью. Обри и его сестре она прочила музыкальную карьеру и сама их учила.

Далее. Информация про «толком в школе не учились» мягко говоря, не точна — у Обри было четыре года в школе-пансионе в Эссексе, а затем, после некоторого перерыва, вполне серьёзное обучение в Брайтонской средней школе (где он был не лучшим, но достаточно ровным учеником, неплохо проявил себя в школьном театре, сделал первые рисунки для журналов «Брайтонское общество» и «Прошлое и настоящее» и даже получил медаль за хорошее поведение).

 — Туберкулеза раньше что, совсем не боялись — Обри учился в школе, всегда был круг друзей, он работал… Какая, вообще, у него была форма — открытая, закрытая? Вроде бы наследственное, но это же бактерия, она опасная же, какая-то путаница…

 — Предполагалось, что предрасположенность к туберкулёзу досталась мальчику по отцовской линии — его дед умер от туберкулёза, и у отца тоже было слабое здоровье, Судя по всему, в семь лет ему была диагностирована закрытая форма, после чего его отправили из скученного и задымлённого Лондона в школу-пансион в Сассексе, что на какое-то время исправило ситуацию. Во всяких случаях, в письмах из пансиона Обри о своей болезни ничего не пишет. После того, как (вероятно, из-за нехватки денег) Обри пришлось покинуть Сассекс, мать решила снять жильё в Эпсоме — то есть по-прежнему оберегать сына от лондонских условий.

…В следующий раз туберкулёз «проснулся» десять лет спустя — после окончания школы. Осенью 1889 года открылось первое горловое кровотечение, ко времени работы над Саломеей они стали регулярными. По воспоминаниям подруги его сестры «…он работал за столом, иногда оборачиваясь и делая замечания. Потом он резко вставал, прижимал к губам носовой платок и выходил из комнаты. На платке можно было видеть пятна крови…"

О заразности туберкулёза было известно задолго до того, как Кох выделил туберкулёзную палочку (что случилось через три года после того, как у семилетнего Обри диагностировали болезнь). В частности, ещё в середине 18 века в Испании, Италии и Португалии были изданы законы о регистрации всех больных лёгочной формой, тщательной уборке их комнат, уничтожении принадлежащих им предметов домашнего обихода. Но до открытия возбудителя болезнь обычно списывали на «наследственно слабые лёгкие», плохое питание, скученное проживание, «вредоносные миазмы», британскую сырость, дым и чад (а дыма с угольным отоплением в Лондоне было изрядно). Туберкулёз тогда часто называли «болезнью бедняков» и не без резона считали, что если не жить с больным в одной комнате, хорошо питаться и не иметь тех самых «слабых лёгких», то риск заражение невелик. Предрасположенность к туберкулёзу врачи обычно определяли по внешнему виду пациента — так как мишенью болезни обычно становились лёгкие, то считалось, что в группе риска люди астеничного сложения с плоской, узкой и впалой грудной клеткой. Споры о том, что первично, а что вторично — «слабая грудь» или заболевание чахоткой, длились у медиков годами.
Кстати, отец Бердслея (обладавший «слабыми лёгкими») дожил до 70 лет.

 — О нем говорят, как о самоучке, но можно говорить о влиянии Уистлера, японцев, и вообще — Бёрн-Джонс был точно «при делах». И Бердслей благоговел перед этим художником, известна и фраза Бёрн-Джонса, адресованная Обри, впервые показавшему мастеру свои рисунки: «Я редко или никогда не советую кому-либо сделать живопись своей профессией. К вам сие не относится»". Можно ли Бердслея все же считать учеником или последователем этого художника?

 — История «Бердслея-совершенного самоучки» — выдумка самого Бердслея, который достаточно рано начал режиссировать то, что потом попадёт к биографам. Да, его детские рисунки — работа прирождённо талантливого ребёнка, но позже он учился рисунку в Брайтонской средней школе (правда, совершенно не радуя преподавателя, недовольного его техникой), а в 1891 году, уже работая в страховой компании, он по совету Бёрн-Джонса поступил в Вестминстерскую школу живописи. Несмотря на слово «живописи» в её названии, руководитель школы Фред Браун делал очень серьёзный упор на рисунок.

Если говорить о внешних влияниях, то ещё до Бёрн-Джонса, Уистлера и японской гравюры, имеет смысл вспомнить об иллюстраторах детской литературы (к примеру, на работы Бердслея несомненно повлияли иллюстрации Кейт Гринуэй), иллюстраторах Диккенса (как одного из самых популярных писателей), иллюстраторах Библии, журнальных иллюстраторах.

Детство и отрочество Бердслея накладывается на абсолютный расцвет книжной графики, на время, когда книжные лавки заполнены папками с офортами, когда практически всё большое искусство тиражируют литографиями, когда начинают делать чёрно-белые фоторепродукции, когда в Лондоне уже больше одной художественной галереи, когда начали выходить журналы, посвящённые исключительно искусству — так что на нашего героя оказали влияние и живые, и уже умершие, и британские, и не британские, и графики, и живописцы.

 — А как насчет Оскара Уальда, который говорил, что он «изобрел» Бердслея?

 — Оскару Уайлду придётся занять очередь за другими «изобретателями Бердслея». Может встать после Бёрн-Джонса, Морриса, Уистлера, Боттичелли, Дюрера и японских графиков, которые стоят за мамой Бердслея и Господом Богом. Больше всего Бердслея изобрёл сам Бердслей — удивительно много в таком непрочном теле было силы и упрямства.
Но можно понять, почему Уайльд это сказал — с какого-то момента иллюстрации Бердслея стали затмевать текст, и писателю было важно поставить художника на место, напомнить всем, что Бердслей — не равноправный мастер, а ученик.
Пожалуй хоть с каким-то основанием Уайльд может претендовать на создание «Бердслея-денди» — общение с писателем помогло Обри придумать свой узнаваемый щегольской образ.

 — Уистлер и Бердслей были знакомы?

Да, по свидетельству друга Бердслея Джозефа Пеннелла, они познакомились в 1893 году, в Париже, на веранде Гранд-кафе, и не слишком друг другу понравились. Позже Уистлер за глаза сказал Пеннеллу, что «этот юнец слишком самоуверен». Бердслей, абсолютно восхищавшийся Уистлером до личной встречи, после неё нарисовал на художника несколько карикатур — и не самых добрых. Их отношения выровнялись ближе к смерти Бердслея, когда Уистлер случайно увидел его новые иллюстрации и не смог сдержать восхищения.
Именно Уистлеру было доверено отобрать 23 рисунка Бердслея для посмертного участия в международной выставки в Найтсбридже.

 — Ссорился ли Бердслей с Моррисом из-за «Смерти Артура» и можно ли говорить о заимствовании в этом случае?

 — Да, Бердслей несомненно изрядно позаимствовал из декоративных рамок Морриса и графики Бёрн-Джонса. И это, скорее всего, было не его идеей, а пожеланием заказчика — Дж.М. Дент, задумавший роскошно издать «Смерть Артура», хотел получить что-то в духе Морриса, но дешевле. Моррис после выхода книги был закономерно возмущён и сказал, что Бердслей занят не своим делом. Бердслей на это отвечал репликами в духе: «Дело в том, что их работа — лишь подражание тому, что уже много раз было, а моя — новая и оригинальная».
Но, строго говоря, Моррис сам упустил Бердслея — они познакомились, когда Моррис искал иллюстраторов для своего издательства, но работами Обри он не заинтересовался, похвалив только его вкус к рисованию тканей и посоветовав развивать эту тему. Можно сказать, что в «Смерти Артура» Бердслей вполне последовал его совету — тканей там довольно.

— Прерафаэлиты, символизм

Символизм (фр. Symbolisme) – направление искусства, которое нашло отражение в живописи, литературе и музыке. Возник в 1870-80-х годах во Франции, позже распространился в Бельгии, Норвегии и Российской империи. Пика популярности достиг на рубеже XІX-XX веков. Символизму присуща грусть, самоанализ, недосказанность: как будто автор пришел в тихое отчаяние, но постеснялся говорить об этих чувствах, поэтому нарисовал их. Читать дальше

, модерн… к какому стилю лучше отнести творчество Бердслея?

 — И первое, и второе и третье. Хотя больше всего, конечно, третье.

— Рисунок «на одном дыхании» - ещё один великий обман Бердслея.
По свидетельству сестры, еще до того, как взять в руки карандаш, Обри долго обдумывал идею. Потом он вычерчивал рамку и заполнял ее замысловатыми спиралями и крючками, постепенно стирая детали — до тех пор, пока вся ее поверхность не становилась махристой от карандашных линий и следов резинки. Сохранившиеся эскизы позволяют видеть длительный поиск линий, многочисленные подчистки лезвием, из-за которых бумага истончалась до кружева. Обманчивая лёгкость графики Бердслей сродни обманчивой лёгкости живописи Уистлера или Серова — и там, и там за кадром остаются многодневные поиски.

— Бердслей и работа. Родился в благородной семье, больной совсем, и вдруг — работа. Прямо-таки клерком. Неужели не мог найти что-то получше, более творческое, в редакции какой-то?

— Работа в редакции не была бы легче работы клерка в страховой компании. Клерком он поступает работать совсем юным — молодой человек из хорошей, но бедной семьи, с приличным, но не лучшим образованием, без каких-либо специальных навыков, с минимальными связями и слабым здоровьем. Такой сможет кое-как вести бумажную работу (а вёл он её плохо), но не выдержит ту огромную нагрузку, что обвалилась бы на него как на газетного художника. К тому же для такой работы нужен был специфический «репортажный» стиль. Бердслей же при первой попытке устроиться в газету «Daily Graphic» отправил туда рисунки в духе Бёрн-Джонса и в японском стиле — и, естественно, получил отказ.

 — Техника Бердслея какая-то особенная?

 — Тушь, перо, бумага, пятно-заливка, штрих, контур, пунктир, белые детали делаются строго бумажным фоном, без применения белил. Строго говоря, ничего особенного: привычные графические приёмы, просто добавьте к ним огромный талант, насмотренность, умение компилировать чужое так, чтобы на выходе получать своё, перфекционизм и невозможное трудолюбие.

 — Зародыши, гибриды монстры… Все ли было у него в порядке с психикой, почему такие образы встречаются то и дело?

 — Если вы в семнадцать лет получите первое горловое кровотечение и точно поймёте, что жизнь ваша будет не слишком долгой, а смерть не слишком приятной, вы, скорее всего, станете слегка психически нестабильны. Так что для своего состояния он отлично держался. Но неприятные темы, которые он выбирал, совершенно не обязательно отражают его психическое здоровье — зародыши, гибриды, монстры, ангелы, демоны, порочные и прекрасные женщины, смерть, тлен — излюбленные темы символизма и модерна.

 — Его картинки не очень-то добрые, многие выглядят, как некие карикатуры — все в преувеличении. Это общая тенденция или его индивидуальный стиль? Или же он просто неважно себя чувствовал постоянно, что и накладывало отпечаток

Монотипия относится к группе техник плоской печати. В отличие от других методов эстампа, позволяющих сделать множество оттисков с одной формы, здесь получается лишь одно изображение (отсюда и «моно» – «один» – в названии). Чаще всего монотипию используют иллюстраторы детских книг. Она популярная также у психологов (для выяснения внутреннего состояния человека) и педагогов (для развития воображения у детей). Читать дальше

---

Коллаграфия – относительно новый вид рельефной печати. Она была изобретена в середине XX века и сочетает в себе экологичность, лёгкость исполнения, богатство текстур и пластики, и, кроме того, хорошо совмещается с другими графическими манерами (например, «сухой иглой»). Печатная матрица представляет собой коллаж (отсюда и название, сочетающее слова «коллаж» и «-граф») и создаётся путём наклеивания различных материалов – тканей, пластика, песка, растений и так далее – на деревянную или картонную основу с помощью различных паст. Читать дальше

?

 — Сам Бердслей о своих образах — странных, недобрых, нервных — говорил так: «Я стараюсь показывать окружающую нас действительность такой, какая она есть», «я вижу все в гротескном свете. К примеру, я иду в театр… Образы сами возникают у меня перед глазами, и я рисую их — актеров на сцене, лица зрителей в ложах, партере и на галерке, их одежду. Мне все кажется причудливым и зловещим. Я всегда воспринимал мир таким образом».
Его сестра Мэйбл как-то сказала Йейтсу, что ее брат ненавидит людей, отрицающих существование зла, и намеренно наполняет свои рисунки его образами.

 — Бердслей рисовал эротические фантазии и даже непристойности — особенно по меркам того времени. А сам-то он как — состоял ли в связи с сестрой или же был гомосексуалистом (может, скрытым…)?

 — Как вы, вероятно, догадываетесь, биографы не стояли со свечой у него в спальне, поэтому рассказать вам все подробности его сексуальной жизни не могут. Остаются предположения и то, что любезно предоставил нам сам Обри Бердслей, воспоминания его матери и его знакомых. Итак, они с сестрой были очень близки с детства, так как других детей для общения (до отъезда Обри в пансионат) у них просто не было. Они были очень дружны всю жизнь, она была рядом с ним, когда он умирал.

Основой для всех сплетен об инцесте стали мемуары Фрэнка Харриса, который писал, что Бердслей однажды сказал ему: «Если у человека есть старшая сестра, первые уроки чувственности он обычно получает от нее. Мэйбл многому научила меня…» Даже если эти слова не выдумка Харриса, истолковать их можно по-разному. К примеру «В семь лет я узнал от Мейбл, чем мальчики отличаются от девочек» тоже будет знанием, касающимся чувственности.
Помимо Мейбл, ему приписывали связь с Адой Леверсон, несколькими проститутками. Йейтс так же писал о его «серьёзных» отношениях с какой-то женщиной.

Среди друзей Бердслея было много гомосексуалов, но это можно сказать почти о любом художнике (писателе, поэте) модерна. Никаких подтверждений собственной гомосексуальности Бердслей не оставил. Им, несомненно, интересовался литератор и журналист Андре Раффалович, даривший ему свою дружбу, безделушки, книги и «всегда готовый ссудить любую сумму», но нет свидетельств того, что его интерес был более, чем дружеский. Некоторые современники говорят о любви Бердслея к переодеваниям в женский наряд, но трансвестизм совершенно не равен гомосексуальности.

— Как принимали работы Бердслея? Была ли цензура?

 — Да, цензуре подверглись даже иллюстрации к Саломее. По словам современников, издатель изучал их буквально с лупой и находил оскорбления морали даже там, где их не было (хотя порой пропускал очевидные). Ещё серьёзнее рисунки Бердслея стали цензурировать после скандала с «жёлтой книгой».

…Доходило до смешного — в журнале «Савой» однажды отказались напечатать иллюстрацию давно покойного Уильяма Блейка потому, что приняли её за работу Бердслея.

 — Скандал с «Желтой книгой»: насколько все было серьезно и опасно для Бердслея? Почему столько шума?

 — Очень серьёзно и очень опасно. Столько шума потому, что гомосексуальные отношения преследовались законом. Путаница устроенная журналистами, назвавшими книгу, которую Уайльд взял с собой в тюрьму, «Жёлтой книгой», подорвала и популярность журнала, и репутацию самого Бердслея. Через несколько дней художника отстранили от работы в журнале (что для Бердслея, содержавшего мать и сестру, стало серьёзным финансовым ударом). Кроме того, изгнание Обри из «Жёлтой книги» для публики означало его несомненную виновность, и обвинения в гомосексуализме стали ещё громче. В конце концов в «St. Paul’s» появилась статья, обвинявшая его в «бесполости» и «нечистоплотности». «Что касается моей чистоплотности, я забочусь о ней, когда принимаю по утрам ванну, и, если ваш критик имеет какие-либо сомнения относительно моего пола, он может присутствовать на моем утреннем туалете», — написал в ответ Бердслей редактору газеты.

 — Пил, курил, наркотики — что из этого?

 — Обри любил хорошие вина, курил, но не слишком много, во время болезни практически наверняка принимал опиаты — подкожные иньекции морфина применялись при туберкулёзе. Вполне возможно, что пробовал опиаты и раньше — курение опиума было популярно у богемы, а спиртовая настойка лауданума свободно продавалась в аптеке и её часто рекомендовали при бессоннице.

 — Если Бердслей никуда не ходил особо, не «тусовался» из-за болезни, да и занят порой был на работе — как он мог уследить за модными тенденциями? Или он придумывал наряды для своих персонажей «из головы»?

 — Вообще-то у него была весьма насыщенная светская жизнь: Бердслей довольно много «тусовался» и даже путешествовал (Франция, Бельгия). Он часто ходил в театр (и делал афиши для спектаклей), обожал оперу и мюзик-холл, посещал рестораны, клубы, литературные салоны, благодаря своей известности был желанным гостем на званых вечерах и воскресных обедах, даже иногда участвовал в кутежах большой компанией, продолжавшихся до утра (когда мог физически это выдержать). Он был очень болен. И очень молод. И поэтому старался успеть всё. Так что он был в курсе модных тенденций.

На окончательный переход в католичество его, вероятно, уговорила сестра, ставшая католичкой раньше Обри, и друзья-католики (в частности, Андре Раффалович и Лайонел Джонсон). В целом на рубеже веков переход в католичество был весьма в моде среди артистических людей — оно притягивало традициями, красотой обрядов, мистицизмом… и обещанием чуда. А Бердслею было совершенно необходимо чудо.
После его смерти в католичество перешли мать и отец Бердслея.

— Можно ли по творчеству художника судить о нем самом как о личности, и что получается с Бердслеем?

 — Его работы бесконечно продуманные и выверенные (и он был умён), но создающие обманчивое ощущение лёгкости (и он любил притворяться человеком, которому всё даётся без труда), его темы — любимые темы модерна (любовь и смерть — со второй он был слишком хорошо знаком), его подача — провокация и вызов, и он был смелым до беззрассудства — во всяком случае, как художник.