Ночной дозор, или Выступление стрелковой роты капитана Франса Баннинга Кока и лейтенанта Виллема ван Рёйтенбюрга

Знаменитый рембрандтовский «Ночной дозор» за свою историю получил немало превосходных статусов. Его называли:

– самой таинственной картиной в истории – не вполне ясен ни общий замысел автора (хотя заказ-то был понятный, традиционный по жанру и сюрпризов не предвещал), ни присутствие с трудом объяснимых «лишних» персонажей и «подозрительных» символов, да и многое другое;

– самой парадоксальной: Рембрандт должен был написать роту амстердамских стрелков, но вместо строгой воинской дисциплины изобразил невообразимый весёлый хаос; а то, что несколько столетий воспринималось как ночь, совершенно неожиданно оказалось днём;

– самой многострадальной из тех картин, которые, несмотря на недосмотр при хранении или намеренный вандализм, всё же дожили до наших дней: мало того, что слой сажи изменил первоначальный колорит «Ночного дозора» и ввёл в заблуждение в отношении времени суток, так полотно еще и было урезано по горизонтали и вертикали, страдало от перемещений и неумелых реставраций, а в 1990-м году душевнобольной посетитель Рейксмузеума плеснул на картину кислотой. Согласитесь, редко какой картине «везёт» утратить и первоначальный колорит, и значительный объём от запланированных художником габаритов, и часть красочного слоя. И при всем при том остаться шедевром, объектом паломничества, подпиткой литературной и киноиндустрии – в общем, продолжать подтверждать свою парадоксальную репутацию;

– самой знаменитой и самой большой (379,5 см х 453,5 см!) картиной Рембрандта – именно так «Ночной дозор» обозначен на сайте Рейксмузеума, где сейчас хранится;

– самой барочной картиной в истории, настоящим апофеозом стиля барокко по настроению, энергии, движению;

– как следствие, самой «заразительной» для зрителя, практически интерактивной: по признанию многих из тех, кто оказывался лицом к лицу с персонажами «Ночного дозора» (а написан и повешен он так, что иных вариантов, кроме как оказаться лицом к лицу, и нет), если задержаться перед картиной, то через какое-то время становится трудно преодолеть желание влиться в эту шумящую толпу, бить в барабан, свистеть, притопывать, зычно смеяться, размахивать пиками и в довершение дать пару шальных выстрелов вверх из аркебуз;

– и даже самой переоценённой – тут мнения части заказчиков и некоторых критиков сходились: в чём-то хитроумный и своенравный господин ван Рейн перемудрил.

Для зрителя, отделённого от времени создания «Ночного дозора» почти четырьмя столетиями, недоумение и вопросы продолжают наслаиваться: а зачем вообще стрелкам понадобился такой гигантский групповой портрет? А для чего городу Амстердаму – столько непрофессиональных стрелков? Почему они одеты, вооружены и ведут себя по принципу «кто во что горазд»? Почему нарядная парочка на переднем плане нарочито отделена от остальных персонажей? Почему параллельно с Рембрандтом амстердамские стрелковые роты писали еще пять художников? Почему некоторые герои картины потребовали возврата уплаченных за неё денег, ведь общее мнение о работе Рембрандта было вполне одобрительным? Что делает среди стрелков жутковатая девочка в золотистом платье? Почему у неё лицо жены художника, а на поясе висит тушка курицы и птичий коготь?..

Попытаемся же, последовательно отыскивая в профессиональном и любительском (существует и такое!) рембрандтоведении ответы, проникнуть не только в атмосферу Амстердама середины XVI столетия, но и в творческую кухню Рембрандта, где зрели и оформлялись такие непредсказуемые вещи, как «Ночной дозор». Будем, однако, готовы, что на многие из вопросов «единственно правильного» ответа не существует.

Кто такие стрелки-аркебузиры и почему их так ценили в Голландии?

Представим себе Нидерланды («низинные земли») первой половины XVI века. Еще недавно они истекали кровью под властью испанских Габсбургов, костры католической инквизиции жгли кальвинистских проповедников, а Харлем, Амстердам и Лейден героически сопротивлялись испанским осадам, терпя непривычный для этих весьма богатых и развитых городов голод и даже решаясь пойти на крайнюю меру – открыть морские шлюзы и затопить часть территорий, но отстоять независимость. Южные провинции, Фландрия и Брабант, охотно покорились испанской короне. Но провинции северные оказались «крепким орешком»: семь из них объединились и взяли для себя название самой крупной из них – Голландия (другое название новорожденного государства – Республика Соединённых провинций). Испания больше не могла диктовать голландцам, как им жить: с кем вести торговлю, с кем вступать в политические союзы и как выражать свою религиозность.

Разумеется, в свете всего свершившегося Голландия времён Рембрандта переживала несколько даже эйфорический национальный подъём. Народными героями стали голландские ополченцы – люди, вставшие на защиту своих городов. Рембрандт и себя писал в латном нашейнике – дескать, и он, сын лейденского мельника, всегда готов встать под знамёна. Ополчение воспевали, о нём слагали легенды. Это казалось чудом: мирные бюргеры, торговцы, кожевенники, мельники, аптекари, зеленщики, суконщики в страшную для отчизны годину взяли в руки арбалеты и алебарды, научились стрелять из мушкетов и пистолетов-аркебуз (отсюда название аркебузиры) и подносить пушечные ядра.

Тем, кто познал воинское братство, не хочется лишаться чувства локтя и когда приходят времена поспокойнее. Голландские ополченцы продолжали и в мирное время собираться вместе, своими ротами, трансформировавшись в народную милицию. Они могли «выходить в дозоры» – следить за порядком в городе. Они продолжали числиться подразделениями, ротами таких-то командиров, поддерживая иллюзию, мол, случись что, голландские города снова будет кому защитить.

Это именно они – герои рембрандтовского «Ночного дозора».

Для чего стрелковой роте такой огромный коллективный портрет?

А это – как раз следствие общенационального отношения к стрелкам как к народным героям. Голландцы будто спрашивали себя: как увековечить их, точнее наш всеобщий подвиг? И вот для этого решено было построить новое здание штаба гильдии стрелков с парадными помещениями и нарядным фасадом. Главный зал гильдии стрелков с шестью высокими окнами, выходящими на реку Амстел, был на тот момент самым просторным и презентабельным помещением во всём Амстердаме. Там даже принимали английскую королеву – более подходящего помещения в городе не нашлось. В конце 1630-х – начале 1640-х гг. высокие стены зала решено было украсить масштабными групповыми портретами шести стрелковых рот, чтобы они, торжественно стоящие в антураже мушкетов, пик, барабанов и знамён, сделали славу стрелков немеркнущей.

Для работы были приглашены 6 художников. Помимо Рембрандта, это были его ученики и последователи Говерт Флинк и Якоб Баккер, а также Николас Элиас Пикеной, немец Иоахим фон Зандрарт и лучший специалист Амстердама в этом жанре Бартоломеус ван дер Гельст, о котором говорили, что он постиг формулу группового портрета.

В общем, Рембрандту было с кем соревноваться, и он наверняка воспринимал того же ван дер Гельста как соперника. Работа была рассчитана на несколько лет. Замысел Рембрандта был чрезвычайно рискованным: в то время как все мастера станут традиционно выстраивать стрелков в ровные ряды и детально выписывать их костюмы, регалии и раскрасневшиеся от пива лица, он задумал написать что-то особенное, то, чего никто до него не делал, – портрет роты на марше. Будто бы солдаты стекаются с улиц города в высокий арочный проём и, направляемые своими командирами, устремляются куда-то по важным делам – может быть, просто охранять покой города, а может быть, опять выступать за независимость страны.

Рембрандт явно хотел, чтобы в результате получились не просто выстроившиеся в ряд аркебузиры, застывшие вдоль горизонтальной оси (ведь так их будут изображать все остальные!), а некая пьеса, этакий «вечный двигатель», где всё время что-то происходит: кто-то размахивает пиками, кто-то заряжает ружьё, кто-то нечаянно выстрелил вверх, и собачка у его ног от испуга заходится истеричным лаем, кто-то соображает и переспрашивает у других, где его место в этом построении, кто-то бьёт в барабан, а капитан Баннинг Кок приоткрывает рот и поднимает ладонь, чтобы отдать своим людям какой-то приказ.

А что известно персонажах первого плана?

Список солдат роты Франса Баннинга Кока сохранился на обороте картины, и сейчас любой интересующийся может установить соответствие между их именами и лицами на картине, поклонники «Ночного дозора» даже составляют для этого специальные таблицы (правда, нужно учитывать, что Рембрандт, чтобы сделать «Ночной дозор» динамичнее, самовольно добавил туда и вымышленных персонажей).

Стрелковые роты, как правило, возглавлялись капитаном и лейтенантом, и рембрандтовская не исключение. Капитана в чёрном костюме с ярко-красной перевязью звали Франс Баннинг Кок. По левую руку от него – его помощник, лейтенант Виллем ван Рёйтенбург.

О Баннинге Коке известно, что он, хотя и был всего лишь сыном богатого аптекаря, сумел получить степень доктора права и умудрился жениться на дочке одного из самых богатых и влиятельных политиков Амстердама, превратившись из простого бюргера в патриция. Жена Кока передала ему аристократический титул, и он стал делать быструю карьеру – в городской милиции стал сначала лейтенантом, вскорости капитаном, а в городском управлении имел важный пост – главный уполномоченный по заключению брачных контрактов.

Лейтенант ван Рёйтенбург тоже мог стать живым свидетельством перспективности голландской демократии: его родители-зеленщики разбогатели настолько, что их сын мог позволить себе жить в роскошном палаццо на улице Херенграхт и носить столь вызывающе дорогой, ослепительного вида костюм – колет из жёлтой тисненой кожи, светлую шляпу и панталоны, калерийские ботфорты.

Эксперты считают, что Рембрандт очень тонко передаёт особенности голландской патрицианской иерархии: хотя лейтенант и разряжен в пух и прах в сравнении с простым черным мундиром капитана, но он намеренно изображён ниже ростом. А тень от руки капитана, падающая на костюм лейтенанта прямо в районе паха, не обязательно указывает на их гомосексуальную связь (озвучивалась даже такая версия!), но точно указывает на его более высокое социальное положение и доминирование.

Их подчинённые, рядовые и сержанты, в основном принадлежали к гильдии амстердамских суконщиков. Именно поэтому, а еще потому, что ополчение не имело единого стандарта формы, все они одеты так по-разному.

Так сколько же Рембрандт получил за свою работу?

Очень часто можно встретить такой расчёт: известно, что Рембрандт запросил с каждого из стрелков, которых изобразил в «Ночном дозоре», по 100 гульденов; в роте Баннинга Кока их было 16, следовательно, и гонорар художника составил 1600 гульденов. Но на самом деле эта нехитрая арифметика – просто укоренившаяся легенда. Всё могло быть запутаннее и сложнее. Во-первых, должна была еще быть сумма, которую заплатили капитан и лейтенант – с командиров, изображённых на первом плане, традиционно брали больше. Во-вторых, кто-то из тех, кто отказался где-то «на задворках» или чье лицо было не слишком хорошо видно (из-за экспериментов Рембрандта со светом и с расположением стрелков) мог и отказаться вносить свою часть платы за недостаточно подробное освещение его личности, наружности и военной доблести на полотне. И хотя документальных свидетельств об этом всё же не сохранилось, второй миф о картине утверждает: некоторые стрелки отказались платить Рембрандту. Существует и третий миф: жадный Рембрандт еще и торговался с вояками и варьировал плату в зависимости от того, насколько выгодное положение на полотне занимал тот или иной аркебузир.

Таким образом, точной суммы, полученной художником за «Ночной дозор», мы не знаем. Одно несомненно: эта картина, прославив его имя среди потомков, сослужила ему плохую службу при жизни. После «Ночного дозора» прибыльных заказов у Рембрандта поубавилось, поскольку во всем мире и во все времена абсолютное большинство тех, кто платит за портрет, хотят чтобы было «красиво» и «похоже», а вовсе не стать объектом чужих и непредсказуемых художественных экспериментов.

Для чего Рембрандту понадобилась девочка в золотом?

Невысокая девчушка с рыжими локонами в золотистом платье по правую руку от капитана Банинга Кока – самая загадочная фигура «Ночного дозора». Что она делает среди аркебузиров? Возможно, она маркитантка – мелкая торговка из тех, что сопровождали солдат в военных походах, а тушка курицы (или петуха) на поясе – её товар? Нет, неубедительно, ведь сейчас мир, а не война. Или она что-то вроде «дочери полка», его талисман (к этой версии, пожалуй, склоняется большинство, ориентируясь на пистолет на поясе девочки)? Или она проститутка-карлица (ведь висящий у неё на поясе петух – символ похоти)? И такие гипотезы тоже имеют право на существование.

Но, похоже, мы неизбежно попадаем в смысловой тупик, если пытаемся найти для присутствия девочки строго натуралистическое объяснение. Между тем, она ведь не единственная, хотя и самая заметная, нереальная фигура в «Ночном дозоре». Два человека в латах и шлемах (один за плечом капитана, а другой – лейтенанта) тоже не имеют никакого отношения к реальной роте Банинга Кока, и не случайно Рембрандт даже не изображает их лиц. Их принято называть эмблематическими фигурами. Но снова возникает вопрос: а для чего тогда художник их вводит?

Два самых очевидных ответа: во-первых, чтобы увести композицию от заранее запрограммированной статики, внести в неё элемент неразберихи и динамики, а во-вторых, чтобы сообщить картине какие-то дополнительные смыслы.

Первое действительно удалось: новые персонажи добавили картине непресказуемость и интригу, хаотичные движения этих шлемоносцев работали на общую идею – превратить неподвижное полотно в вечно живой театр.

Второе – только внесло дополнительную сумятицу, запутало исследователей, и виной всему – злополучный петух на поясе. В голландском языке есть еще одно обозначение стрелков – кловениры, происходящее от слова «кловен» – мушкет. Оно созвучно со словом, обозначающим птичий коготь, и не случайно эмблемами стрелковых подразделений нередко становились горделивые хищные птицы – ястребы или соколы. Но погодите-ка, это что же, Рембрандт намекает, что эмблема, лучше всего подходящая роте Баннинга Кока, – всего лишь дохлый петух?! Дескать, какие воины – такова и эмблема? И, стало быть, тогда Рембрандт не прославляет амстердамских стрелков, а подтрунивает над ними? Делает вид, что восхищён, как и все, а сам втайне смеётся? Какое низкое коварство! И главное – ничего ведь не докажешь, остаётся только продуцировать гипотезы...

В 1642-м году, когда Рембрандт заканчивал «Ночной дозор», его жена Саския, в прошлом году родившая четвёртого ребёнка, умирала от туберкулёза. Её не стало летом, 14 июня. Тело Саскии, облачённое в ночную сорочку, которая была надета на ней в её первую брачную ночь, еще 5 дней, до 19 июня, находилось в доме Рембрандта. Всё это время он писал своё громадное полотно. У девочки в золотом платье – узнаваемое лицо Саскии. Возможно, она казалась вдовцу лучезарным ангелом, на короткое время озарившим окружающую темноту, как Саския несколько лет озаряла его жизнь?

Почему «Ночной дозор» был обрезан?

В XVIII веке культ голландских стрелков пошёл на убыль: стрелковые гильдии упразднили, их имущество передали городским магистратам, а рембрандтовский «Ночной дозор» решено было перенести из Кловенирсдуэлена (здания штаба) в перестроенную городскую ратушу. Беда в том, что там таких высоких и просторных помещений, как в штабе ополчения, не нашлось. Чтобы «Ночной дозор» смог поместиться на стену, его обрезали с четырёх сторон – самая широкая полоса была срезана сверху. Подобное варварство говорит лишь о том, что если картину Рембрандта в то время и ценили, то уж точно не воспринимали как национальное достояние. Её культ начался позднее.

К счастью, сохранилась уменьшенная копия «Ночного дозора»: капитан Баннинг Кок хотел повесить её у себя дома и заказал повторение художнику Герриту Лунденсу. Благодаря этому можно представить, как картина выглядела изначально.

В ратуше из-за особенностей отопления картина покрылась копотью и значительно потемнела, к XIX веку многие успели позабыть, что в её названии когда-то присутствовали имена капитана и лейтенанта. Картина стала называться просто «Ночной дозор». Это название приклеилось к картине так прочно, что осталось за ней и когда при одной из нескольких реставраций, очистив слой сажи, выяснили, что время суток, изображённое Рембрандтом, – это скорее не ночь, а около двух часов пополудни. Это, впрочем, тоже весьма приблизительно: по свидетельствам современников Рембрандта, многие сразу сетовали, что картина получилась слишком тёмной.

Современникам «Ночной дозор» мог казаться необычным, странным, даже – на фоне остальных картин со стрелковыми ротами – шокирующим. Но постепенно складывалось понимание, что именно картина Рембрандта – это не больше и не меньше, чем национальная реликвия, что-то такое, что придаёт чисто голландским реалиям универсальный смысл, делает картину интересной всему человечеству, а не только родственникам и потомкам тех бравых аркебузиров, что на ней изображены.

«Группа бравых гвардейцев всего-навсего отправляется в ежедневный обход города, – говорит британский арт-критик Вальдемар Янушчак, – но ощущение значимости, настроения, движения, напряжения так по-барочному интенсивны, будто они идут спасать мир!»

Автор: Анна Вчерашняя