Марат Гельман: «Я создаю конъюнктуру, а не следую ей»

— Все или практически все, что со мной в жизни хорошего случается — происходит случайно, а то, что я планирую — либо не происходит, либо получается кое-как. До перестройки мне казалось, что моя жизнь известна до самой пенсии. А в 1986 году, когда 1 марта отменили закон о тунеядстве, второго марта я написал заявление об увольнении. С тех пор моя главная жизненная стратегия — максимально широко и открыто воспринимать те возможности, которые дает мне жизнь, и прислушиваться к себе. Фактически с этого с 1986 года я всегда занимался только тем, что мне интересно.

— Ну, заголовки, наверное, другие — о том, что закрывается галерея Марата Гельмана. Это, действительно, так. Прошлая галерея была закрыта и даже, когда она еще работала, я к ней достаточно долгое время не имел никакого отношения. Она просто носила мое имя. Новая галерея называется по-другому: «агентство Марата Гельмана» И дело не только в названии. У неё другая миссия. Мы пытаемся запустить новую стадию развития художественного рынка в России. Первый художественный рынок, который начинался в девяностые, в основном был ориентирован на олигархов. Сейчас же мы пытаемся работать с более широким кругом — тем, что называется «средним классом». Небольшие цены на работы, хорошие новые художники. И есть вторая наша миссия: мы показываем в Москве художников, — значительных художников, — которые развиваются и продолжают жить вне Москвы и культурных столиц. Причем эти две миссии, на самом деле, совпадают. Потому что чаще всего эти художники не уступают по качеству работ, но «стоят» гораздо меньше чем московские звезды. Ну и в целом сегодня для меня важным является то, что я отказался от сотрудничества с государством — по многим разным причинам, в первую очередь потому, что сегодня сотрудничать с государством стыдно.

— Анонимность чаще сохраняют те коллекционеры, которые собирают старое искусство. Резоны здесь многие. Кто-то скрывает доходы. Кто-то боится или опасается криминала. А коллекционеры, которые собирают современное искусство, чаще всего делают это вполне открыто. И, если кто-то не афиширует свою деятельность, то, скорее всего, просто ждет, чтобы коллекция стала более значительной, и к ней можно было относиться как к фундаментальной музейной коллекции.

— На самом деле, начиная, может быть с конца XIX в., единых задач у искусства нет. Задачи есть у отдельных художников. Кто-то действительно, как вы говорите, ставит перед собой задачи будоражить мысли и эмоции. Кто-то ставит перед собой другие цели. Зрителю для того, чтобы понять современное искусство, надо сделать некоторое усилие, а понять искусство прошлого проще просто потому, что он на нем воспитывался. Он учился его понимать прямо с детства. Некоторых художников эта ситуация устраивает, некоторых — нет. И тогда художники выходят за рамки художественных институций, например, — начиная работать со «стрит-артом», то есть на улице, или занимаясь акционизмом. Собственно говоря, все наиболее острые художественные проекты — это как раз попытка привлечь внимание той самой публики, которая к обычному искусству вниманием себя не утруждает.

— Ну, конечно же, нет. Разные художники ставят перед собой разные задачи. Другой вопрос, что это протестное искусство через «медиа» гораздо громче и сразу становится известным, особенно для внешнего наблюдателя, который на выставки не ходит.

-Что касается «любоваться традиционным искусством — прерафаэлиты» — мой ответ «нет». То есть, нет такой традиции, в которой такие традиции работают. Они эту традицию создают — так же, как Левитан и иже с ним создавали движение русского реализма. Работы Ренуара, когда создавались, безусловно, первоначально тоже вызывали достаточно острую полемику. Все дело в том, что ваше понимание красоты как раз этими художниками сформировано, но оно движется. Даже самая консервативная из существующих в мире вещей, такая, как, например, человеческая красота, — её стандарты ведь тоже меняются со временем. Конечно же, меняется и эстетическое восприятие. Это первое. Второе: кто сказал, что искусством нужно любоваться? Художника нужно оценивать обязательно исходя из тех задач, которые он сам перед собой ставит. И соответственно, если художник сделал работу, то надо чтобы думали, а не любовались.

— Современное искусство требует определенного уровня погружения. Насколько глубоко погружаться — этот вопрос, конечно, каждый решает сам. Точно так же, как некоторые пользуются самолетом, не очень точно понимая какие-то механизмы, которые заставляют тяжелую машину парить над воздухом. Но для других это принципиально: понимать, как работает самолет.

Ваш вопрос можно переформулировать так: нужно ли получать образование? Мой ответ — да. Но вот кто-то у нас (сейчас — Мизулина), говорит о том, что женщины раньше были невеждами, необразованными, зато больше рожали. Мол, обществу нужны такие необразованные, но много рожающие женщины. Мне такая позиция кажется людоедской.

— Нет такого разделения. Сегодня каждый художник находится в «культурном ландшафте». То есть для него одновременно существует все то, что произведено до него. И вот последователей традиций среди них художников фактически нет. Ведь что такое «следовать традиции»? Это значит раствориться в них, это значит отказаться от собственного «я». К примеру, художник делает памятник. Он — ремесленник, он этому научился, он делает это очень хорошо, может быть, даже лучше, чем его предшественники. Но в таком случае он отказывается от собственного имени и собственного взгляда! То есть следование традиции — это путь не художника, а, скорее, ремесленника, мастера. В то же время использовать традиционный язык для собственных высказываний художник может. И это вовсе не делает его «традиционным». Вообще, путаница происходит в головах большинства, видимо, и в вашей тоже, раз вы называете прерафаэлитов и Леонардо «традиционными художниками». Она началась с 1917 года, когда большевистская теория разделила искусство на «до революции» и «после», разница только в том, что в ленинской теории все то, что было «до» — плохо, а что будет после — будет хорошо. В нашем современном восприятии происходит все ровно наоборот.

— Главная задача галереи — это поиск талантливых художников и перемещение их из тени, где их творчество не знают, на свет, на освещенное пространство, где их творчество могут обсуждать профессионалы. Это было раньше, так происходит сейчас и думаю, что это будет и в дальнейшем. Что касается трудностей, — они в разные моменты были разные. В 90-е годы основной трудностью было отсутствие каких бы то ни было ресурсов, отсутствие художественной среды, которая оценивала бы качество художника. Сейчас наша главная проблема — это та атмосфера в обществе, которая существует: целый набор запретительных законов и попытка министерства культуры снова разделить искусство на «официальное» и «неофициальное». Это самое «большое» поле трудностей. А самое сложное, как и раньше, — это первые шаги, когда ты в художника уже поверил, но тебе надо доказать это всему художественному сообществу. Иногда на это уходит несколько лет, а иногда достаточно одной выставки. Но в целом самое сложное и самое интересное — это внедрение собственного видения искусства в художественную среду.

— Вообще-то люди, занимающиеся искусством, не предполагают, что им надо быть смелыми. Они думали, что им надо иметь хорошую интуицию, хороший вкус, быть образованными. Те, кто хотят быть смелыми, идут обычно в армию в милицию. Ну, а нынешняя ситуация действительно иногда требует от людей искусства смелости. И порой яркий, смелый жест создает образ более мощный, чем действия, направленные на создание именно эстетического образа.

— Моя коллекция начиналась с работ украинских художников. Половину коллекции, около 50 работ, я подарил Русскому музею, и они находятся в постоянной экспозиции. Вообще, для меня важно, что все эти политические (или уже даже военные) конфликты, которые сегодня происходят между нашими политиками, не порвали полностью наши культурные отношения между украинскими художниками и русской художественной сценой. К слову, во времена, когда были антигрузинские настроения, я делал грузинскую выставку — собственно, я устраивал выставку грузинского художника. Сейчас, когда в обществе настроения антиукраинские, делаю выставку украинских художников. Наверное, если бы не было конфликта, я бы такую выставку не делал. Может, организовал бы позже выставку молодых украинских художников, которые работают сейчас.

— Ну, что касается рынка в России и в Украине, то, наверное, Ройтбурт прав. И в том виде, в котором рынок сформировался за девяностые в России и в Украине — этого рынка действительно практически уже нет. Но сегодня важно другое: существует ли художественная среда, и в каких городах, а не в странах, она живет. Что происходит в Киеве, в Одессе, в Харькове? И раз эта жизнь как-то существует и находит ресурсы для своего существования, значит, в конце концов, там и рынок тоже появится.

— Во-первых, надо иметь профессионального консультанта. Дело в том, что художников много. Например, когда я собирал свою первую коллекцию, в справочнике Союза художников СССР было порядка 80 тысяч художников. В то же время каждый грамотный человек понимает, что в историю искусства за это время и в этом месте может попасть ну максимум 100 человек. Значит, соответственно, мы не знаем, кто эти сто, но, по крайней мере, профессионал может ограничить круг художников. И это будет уже не 80 тысяч, а, например, 300 художников. Во-вторых, необходимое качество для коллекционера — это смелость. Дело в том, что художники, которые уже на вершине, обычно «стоят» очень дорого, и покупка их работ, собственно, уже не может считаться удачей. Настоящая удача коллекционера — угадать художника, который в ближайшее время сделает какую-то масштабную впечатляющую карьеру. Нашим коллекционерам подчас этой смелости не хватает. Ну и, безусловно, коллекционер должен хотеть разбираться в искусстве — сам процесс коллекционирования должен сопровождаться процессом образования.

— Инвестиции в искусство — это реальный процесс. Я знаю многих, кто этим занимается. Но только иметь в виду, что художественный рынок — это рынок со сложной ликвидностью. И если относиться к искусству как к акциям и инвестициям — нужно учитывать то, что процесс продажи занимает достаточно длительное время.

— У профессионала нет вкуса, а есть пристрастие. Да, пристрастия действительно меняются. А «конъюнктура» — это слово в искусстве бранное, но что касается меня лично, то я, скорее, создаю конъюнктуру, чем ей следую. Но, наверное, для кого-то конъюнктура является одним из важных ориентиров.

— Удачная выставка — эта та выставка, которая является началом какого-то процесса, а не финалом.

…Признаться, к середине беседы я увлеклась настолько, что чувствовала себя будто в центре детективного сюжета, когда вот-вот вместе с Шерлоком Холмсом ухвачу важную нить расследования. В нашем случае — исследования на тему современного искусства и его подаче публике. Еще раз мои личные благодарности Марату Александровичу.