10 художников, с которыми вы не захотели бы дружить

Василий Верещагин

Антивоенный пафос верещагинских полотен известен всем. Некоторые биографы художника утверждают, что в 1901-м он даже был номинирован на первую в истории Нобелевскую премию мира. Сегодня эта информация (растиражированная в прессе тех лет) оспаривается — путаница действительно могла возникнуть, поскольку Нобелевский комитет держит в секрете имена номинантов еще 50 лет после награждения. С премией или без нее, усилия баталиста Верещагина по укреплению мира во всем мире не вызывают сомнений. А вот в быту художник не был так уж миролюбив — он никогда не лез за словом в карман и редко выходил из дома без своего револьвера. Взрывной темперамент, неутолимая жажда приключений и отчаянная отвага делали его выдающимся художником и практически невыносимым человеком.

Всю свою жизнь он с кем-нибудь ссорился. С учителями и армейским начальством. С императорами и коллегами. С «Миром искусства», Павлом Третьяковым, критиком Стасовым.
Когда после убийства Александра II в России был усилен полицейский режим, Верещагин опасался выходить из дому. «Затаскают по участкам и канцеляриям». — Писал он тому же Владимиру Стасову в моменты перемирия. — «Я ведь по живости характера способен буду кому-нибудь и в харю плюнуть, и в рожу дать».

Верещагин знал за собой некоторую вспыльчивость. И сам себя называл «лейденской банкой» (конденсатором, накапливающим электричество). Окружающим оставалось лишь наблюдать, как Василий Васильевич копит заряд, и стараться вовремя отдергивать пальцы.

Михаил Врубель

Легкости, с которой работал Михаил Врубель, силе, выразительности, стремительности его кисти завидовали многие. Он быстро отпускал натурщиков, тогда как другим приходилось оплачивать многочасовые сеансы. Он за полчаса набрасывал великолепный эскиз, над которым неделю безуспешно бились Серов с Коровиным.

Что касается «личных качеств» Михаила Александровича, тут дела обстояли не столь блестяще. Врубелю необязательно было заимствовать Демона у Лермонтова, у него было полным-полно своих.

Крайне дисциплинированный в творчестве, он вел на удивление беспорядочный образ жизни. Окружал себя сомнительными и странными персонажами. Живя впроголодь, мог истратить последние деньги, к примеру, на пару лайковых перчаток или эпическую попойку. Был вдохновенным вралем. Однажды коллеги собрали ему денег, чтобы художник смог съездить из Киева в Харьков на похороны отца. И были немало удивлены, когда отец Врубеля — живой и здоровый — вскоре приехал в Киев навестить сына. Чувство ответственности было ему неведомо. Он мог опоздать на назначенную встречу на два дня. Или нарисовать поверх уже проданной заказчику картины цирковую наездницу, в которую был влюблен.

Выпив, Михаил Александрович делался либо невыносимо сентиментальным, либо вызывающе грубым. А пил он часто. Как-то, хватив лишнего, он принялся критиковать коллег и так распалился, что довел до слез Михаила Нестерова. Алкоголизм и развивающееся ментальное нездоровье Врубеля усугублялись его непоколебимой уверенностью в том, что он — гений. И то, что так оно и было, отнюдь не делало его более приятным компаньоном.

Винсент Ван Гог

Детство, которое сам художник описывал как «мрачное, холодное и пустое». Сложные взаимоотношения с отцом. Сложные взаимоотношения с матерью. Сложные взаимоотношения с богом. Одержимость, с которой Ван Гог то бросался в объятия греха, то наказывал себя, чтобы очиститься. Печально известное ухо. Самоубийство или романтическая версия, согласно которой смертельно раненый художник выгораживал подстрелившего его подростка.

Все это создает вполне поэтический образ, превращает Ван Гога в хрестоматийную иллюстрацию на тему «безумный гений».

Однако по-настоящему несносным персонажем Ван Гога делали не яркие вспышки клинического безумия, не пики и провалы биполярного расстройства и не завораживающе опасные выходки, а то, что Винсенту было решительно нечем компенсировать их окружающим. Он был напрочь лишен обаяния, неуживчив, мелочен. Перманентные бытовые дрязги подтачивали тех, кто был рядом, как неблагоприятный радиационный фон — незаметно, необратимо, день за днем. Вот почему от Ван Гога периодически кто-нибудь сбегал — то прихожане (в свое время Винсент пробовал силы в качестве проповедника), то проститутки, то Гоген, то родной брат.

Поль Гоген

К слову, человек, вдохновивший Ван Гога на перформанс с ухом, тоже не был ангелом. В своем завещании мать Поля Гогена советовала ему «сделать карьеру, так как он совершенно не способен вызвать к себе расположение друзей семьи и может вскоре оказаться очень одиноким» — она хорошо знала сына.

Неуступчивый и высокомерный, он имел скверный нрав, которым мог бы помериться с Ван Гогом. Впрочем, от Винсента его отличало одно немаловажное качество — он был очень силен физически, и имел привычку внезапно обрывать всякую дискуссию, бросаясь на оппонента с кулаками. Современники описывали его как довольно угрюмого человека, чье обычное уныние оживлялось лишь вспышками неконтролируемого гнева.

То, что критики его не признавали, отнюдь не улучшало характер Гогена. Смирения не было в числе го добродетелей. Художник не сомневался в том, что он — гений, свой триумф считал лишь вопросом времени.

В 47 лет, разуверившись не только в парижской публике, но и в европейской цивилизации в целом, Гоген поселился на острове Хива-Оа в Океании. Здесь он женился на юной аборигенке и написал самые значительные из своих работ. Критики стали относиться к нему благосклоннее, его картины начали, наконец, продаваться. Впрочем, и это не избавило художника от депрессии. Окруженный волшебной природой Маркизских островов, Гоген предпринял две попытки самоубийства. Вторая оказалась удачной.

Джексон Поллок

Джексон Поллок стал ключевой фигурой абстрактного экспрессионизма после того, как изобрел эксклюзивный «капельный» метод — расстилая холст прямо на полу, он брызгал на него краской.
Что касается второй своей профессии — пьянства — тут Поллок придерживался другой техники: виски он каплями не мерил.

Подобно Василию Верещагину, он с детства отличался «живостью характера» — юного Поллока не раз выгоняли из школы за драки. К 30 годам он был состоявшимся алкоголиком и социопатом. За плечами у него был опыт лечения в психиатрической клинике и (безуспешные) попытки побороть тягу к спиртному посредством психоанализа. Иногда Поллоку удавалось не притрагиваться к бутылке довольно долго. Самые знаменитые и дорогостоящие свои работы он создавал именно в такие периоды трезвости (а не в алкогольном угаре, как можно было бы предположить). В завязке он плодотворно работал и был в повседневном быту также полезен, приятен и уместен, как тротиловый заряд без детонатора. Но рано или поздно пробка неизменно выстреливала из горлышка, Поллок взрывался.

В августе 56-го пьяный Полок не справился с управлением и на полном ходу въехал в дерево, убив себя и одну из своих пассажирок. Свою главную, можно сказать, итоговую картину он написал кровью на лобовом стекле своего олдсмобиля. Некоторые биографы уверены, что Поллок мог бы притормозить или вывернуть руль. Он просто не захотел.

Пабло Пикассо

В отличие от Ван Гога, Пикассо нравился публике не меньше, чем его картины. Щедро наделенный паталогическим шармом, он любил и умел очаровывать. Кроме того, он был объявлен гением при жизни: дружба, интрижка или даже шапочное знакомство с ним добавляла веса в обществе. Пикассо живо интересовался женщинами, женщины отвечали ему взаимностью. Случалось, его ухаживания благосклонно принимали замужние дамы. «Обманутые» супруги притом нередко чувствовали себя польщенными — всякое внимание со стороны Пикассо было явлением статусным. К нему стремились, его пытались заслужить, его выставляли напоказ.

Поэтому вокруг Пикассо всегда было полно павших — тех, кто, привлеченный его сиянием, подлетел слишком близко и опалил крылышки.

Мало кому удавалось выбраться из-под катка его легендарного эго невредимым. Его первая жена — Ольга Хохлова — повредилась рассудком. Вторая — Жаклин Рок — страдала от депрессии и, в конце концов, свела счеты с жизнью. Похожая участь постигла любовниц Пикассо (Дора Маар попала в психиатрическую клинику, Мари-Терез Вальтер покончила с собой). Картины, на которых Пикассо рисовал своих женщин похожими то ли на ядерный взрыв, то ли на его последствия, реалистичнее, чем может показаться. Пережившие отношения с ним, если не выглядели, то чувствовали себя примерно так.

Доставалось от Пикассо и друзьям — в конце концов, он рассорился с самыми терпеливыми из них: Марком Шагалом, Жоржем Браком. В любви, ненависти, творчестве (вряд ли Пикассо смог бы провести между ними четкие границы) он был великим диктатором и не терпел полумер. Для того, чтобы завести новые отношения, ему необходимо было сжечь прежние дотла. «Беспощадность вундеркинда сочеталась в нем со своенравием и тщеславием бога. Он напоминает обитателей Олимпа, которые с таким отменным эгоизмом и самодовольным коварством неожиданно вмешиваются в дела людей». Так говорил о Пикассо писатель Джулиан Барнс.

Сальвадор Дали

Сальвадор Дали (некогда сказавший «Я — сюрреализм»), приложил немало усилий для того, чтобы монополизировать и такое явление, как безумие. Отчасти он преуспел. Слава о его чудачествах шла впереди него, она была важнейшим ценообразовательным фактором на аукционах и вернисажах, и даже сам Элис Купер говорил, что на всякой богемной тусовке в Нью-Йорке «Дали был более сумасшедшим, чем кто бы то ни было».

Очевидно, отношения со столь эксцентричным персонажем ни для кого не были легкой прогулкой. Дали нарисовал картину «Иногда я плюю на портрет своей матери для развлечения», поссорился с отцом, с сестрой, с Лоркой (который определенно был для него больше чем другом).

Впрочем, от честного эгоманьяка Пикассо фантазер Дали отличался как нарисованный револьвер от настоящего. Там, где у Пикассо правила бал испепеляющее искренняя натура, у Дали были притворство и поза (к слову, он и с сестрой разругался из-за того, что она описала его в воспоминаниях как совершенно нормального человека).

Художник так часто примерял «маску Дали», что перестал ее замечать, порой он сам не различал, где эпатаж, а где подлинные чувства.

Так или иначе, омары на голове, признания в любви к Гитлеру и прочие забавные акции едва ли могли навредить кому-то по-настоящему. Впрочем, возможно, Арам Хачатурян с нами не согласился бы.

Люсьен Фрейд

Однажды Дали добился аудиенции у Зигмунда Фрейда и битый час одолевал его своими «научными теориями». Фрейд показал себя настоящим стоиком. Он лишь воскликнул что-то вроде «ну что за фанатик!» и пальцем не тронул своего докучливого гостя. Едва ли все обошлось бы столь бескровно, если бы на месте отца психоанализа был его внук Люсьен — человек отнюдь не кроткого нрава.

Переехав в Лондон из Берлина, 11-летний Люсьен постоянно бил одноклассников-англичан: его раздражало, что те не понимают немецкого языка. Впрочем, из школы его выгнали не за это, а за непристойное поведение — Фрейд заключил пари, что пробежит по школьному двору голышом и, разумеется, выиграл спор.

Став знаменитым художником, он не изменил старым привычкам. Много пил, играл на скачках, дрался, водил дружбу с букмекерами и разнокалиберной лондонской гопотой. Знавшие его лично, утверждали, что Люсьен никогда не улыбался.
Свою личную жизнь он тщательно оберегал от посторонних. Когда некий журналист взялся написать его биографию, на его пороге тотчас появились крепкие парни, которые убедили его этого не делать. Так что количество детей Люсьена Фрейда, включая внебрачных (художник был женат дважды) колеблется, по различным данным, от 14 до 40. Заботливым отцом Фрейда назвать сложно. Так, одна из его дочерей — писательница Эстер Фрейд — была вынуждена позировать ему обнаженной. По ее словам, это была единственная возможность познакомиться с папой.

Фрейд был вспыльчив, груб, эгоистичен, очень обидчив. Известный галерист Энтони д’Оффе рассказывал, что когда он закрыл выставку Фрейда на два дня раньше условленного срока, в почтовом ящике он обнаружил бандероль с дерьмом. Словом, даже Фрэнсис Бэкон (один из немногих друзей Фрейда) казался на его фоне бойскаутом.

Микеланджело Буонарроти

По свидетельствам ученика и биографа Микеланджело — Джорджо Вазари, великому мастеру с детства доставалось от отца и братьев. Профессия, которую он выбрал, не считалась почетной, и родственники постоянно поколачивали «непутевого» юношу. Это не могло не отразиться на характере художника, который был весьма непростым.

Микеланджело был нелюдимым, замкнутым человеком, превыше всего ценившим свое уединение. «Хотя был он богат, — писал Вазари, — но жил в бедности, друзей своих почти никогда не угощал, не любил получать подарки, думая, что если кто что-нибудь ему подарит, то он навсегда останется этому человеку обязанным». Преданность Микеланджело своему делу граничила с одержимостью. Как правило, он ложился спать в одежде, в которой работал — снимать ее, а потом надевать снова попросту не было сил. Когда с него стаскивали сапоги, вместе с ними слезала кожа. Трудился Микеланджело круглосуточно, ел, только чтобы не умереть, развлечений не признавал. Притом нельзя было сказать, что художник не замечает «мирского». Он был язвителен, не стеснялся критиковать коллег, позволял себе резкие выпады в адрес Рафаэля и Леонардо да Винчи. Свидетельства о его остром языке сохранились не только на страницах трудов Вазари. Еще в молодости Микеланджело затеял спор со скульптором Ториджани, и тот, не выдержав полемического накала, сломал оппоненту нос. Переносица Микеланджело казалась с тех пор «вдавленной в череп», до конца дней он считал себя уродливым. Вообще, Микеланджело были свойственны биполярные перепады — он то объявлял себя гением, которому нет равных, то предавался отчаянному самобичеванию. В целом, на современников — даже влиятельных и могучих — он производил тяжелое и даже пугающее впечатление. Так, папа лев Х однажды сказал про Микеланджело: «Он страшен… С ним нельзя иметь дела».

Меризи да Караваджо

Кардинал Федерико Барромео, познакомившийся с Караваджо в Риме, описывал его как «человека неотесанного, с грубыми манерами, вечно облаченного в рубище и обитающего где придется». Барромео не ошибся: манеры юного Караваджо в самом деле оставляли желать лучшего. Достаточно сказать, что в Риме он оказался, поскольку был вынужден бежать из Милана. Карточная игра окончилась поножовщиной, и Караваджо в первый (но не в последний) раз обвинили в убийстве. Художник прожил недолгую, но чрезвычайно насыщенную жизнь: из 38 лет он добрую половину провел на допросах, в тюрьмах, в бегах. Караваджо неоднократно обвиняли за публичные оскорбления и драки, спасали его лишь могущественные покровители, для которых был очевиден его гений.

После очередной уличной драки, окончившейся убийством, Павел V объявил Караваджо «вне закона» и художник долгое время скрывался в Неаполе и на Сицилии. Он продолжал работать, создавая полотна такой мощи, что, в конце концов, папа был вынужден включить заднюю и подписать указ о помиловании. Впрочем, Караваджо не дожил до этого события всего пары недель — он умер — по некоторым данным, от сифилиса.