Штрихи к портрету: 7 остросюжетных историй о Василии Верещагине

Василий Верещагин был равнодушен к почестям и регалиям. В 1868 году он участвовал в обороне Самаркандской крепости, когда ему вместе с гарнизоном в 500 человек пришлось сдерживать осаду многотысячного врага.

Один из сослуживцев Верещагина — поручик Каразин — так живописал происходящее: «Верещагин сражался с такой храбростью, с таким презрением к смерти, что возбуждал удивление и восхищение даже в старых вояках».

За этот героический эпизод художник был представлен к георгиевскому кресту, однако во всеобщей суматохе награду ему так и не вручили.

Позднее, уже в Петербурге, командовавший Туркестанским военным округом генерал Кауфман заметил, что Верещагин не носит крест. Узнав, что креста у него до сих пор нет, Кауфман тотчас снял свой. Верещагин сопротивлялся — говорил, что не даст портить сюртук. Однако Кауфман лично прорезал ему петлю и привязал крест. Во время русско-японской войны, незадолго до смерти, Верещагин отдал этот крест командиру броненосца «Ретвизан». К слову, от звания профессора, пожалованного ему Академией художеств, он тоже отказался, считая любые регалии в искусстве «безусловно вредными».

Верещагин сжигал свои картины как минимум трижды. Впервые это произошло еще в Академии художеств. Студент Верещагин должен был перенести эскиз картины «Избиение женихов Пенелопы» (к слову, удостоенный серебряной медали) на картон, но вместо этого сжег свою работу в печи. На изумленные вопросы менторов Верещагин отвечал: «Да чтобы уже никогда не возвращаться к этой чепухе». В Русском музее хранится карандашный набросок с этим сюжетом — да и тот, судя по всему, побывал в переделках.

Позднее он (сделав несколько фотокопий) сжег картину «Бача и его поклонники», содержание которой счел неприличным его старый армейский приятель — генерал Кауфман.

В 1874-м на персональной выставке в Петербурге, некоторые картины Верещагина вызвали неудовольствие Александра II и его свиты. В тот же день, дождавшись пока разойдется публика, художник вырезал из рам три самые «непатриотичные» картины (это были «Забытый», «Окружили — преследуют» и «У крепостной стены. Вошли!») и в состоянии, близком к истерике, отправил их в топку. «Я дал тем господам плюху», — говорил он потом критику Владимиру Стасову.

Василий Верещагин был человеком прямым. Его честность нередко ему вредила. Однажды, во время балканской кампании он предложил генералу Струкову повесить двоих албанцев-башибузуков. Пленные отличались особой жестокостью, болгары рассказывали, что они вырезали младенцев из утроб матерей.

«Что это вы, Василий Васильевич, сделались таким кровожадным? — поинтересовался генерал. — Я не знал этого за вами». Верещагин честно ответил, что никогда еще не видел повешенья и очень интересуется этой процедурой.

Струков отказался, заявив, что не любит вешать и расстреливать в военное время и «этих молодцов на свою совесть не возьмет». Верещагину пришлось нарисовать башибузуков связанными спина к спине, в ожидании своей участи.

Позднее художник простодушно описал этот эпизод в своих мемуарах. И, разумеется, навлек на себя праведный гнев гуманистов — в том числе тех, что обрекали на смерть тысячи одним лишь росчерком пера.

Верещагин редко выходил из дому без револьвера и умел постоять за себя. Когда художник учился в Париже у Жана-Леона Жерома, ему довелось столкнуться с неуставными отношениями: студенты из «старослужащих» велели ему «купить черного мыла на два су». Верещагин отказался, и французы стали обступать его с криками «на вертел его, на вертел!».

Должно быть, в мастерской мэтра Жерома был такой обряд инициации: новичка привязывали к столбу и обмазывали синей краской. Верещагин занял оборонительную позицию и сунул руку в карман, где у него, как обычно лежал револьвер. Доставать оружие не пришлось: студентики Жерома все прочитали во взгляде Василия Васильевича. Вечером, после того как он прокутил с новыми знакомыми 40 франков, дипломатические отношения были восстановлены. Но осадок остался — за новобранцем закрепилась слава «злого русского» и за мылом его больше не посылали.

Венская выставка 1885-го глубоко оскорбила чувства верующих. Показывали работы из палестинской серии и, как сообщала петербургская газета «Неделя» — «большие картины, изображающие расстреливание англичанами индийских инсургентов и казнь в России». Особенно богохульными местным католикам показались картины «Святое семейство» и «Воскресение Христово». Некий кардинал Гангльбауер даже обратился в прессу с призывом бойкотировать выставку, чем, разумеется, только подогрел ажиотаж. Публика валом валила посмотреть на крамолу. Венские священники устроили трехдневное покаяние с целью «умилостивить Божье правосудие и отвратить Его гнев». Фанатики падали в здании общества художников Кюнстлерхауз на колени, требовали сжечь (желательно вместе автором) «святотатственные» картины, плескали на них кислотой.

Не без гордости описывая эти волнующие события жене, художник оканчивал письмо из Вены словами: «Впрочем, будь покойна, я уже переложил револьвер из заднего кармана в боковой». Верещагин всегда знал, как успокоить родных и близких.

Приехав в Чикаго по приглашению Института искусств, Верещагин столкнулся с весьма самобытным явлением местной культуры — рэкетом. В его гостиничный номер явились двое крепких джентльменов, которые, рассыпаясь в комплиментах, обещали Верещагину (конечно, не бесплатно) покровительство и должную рекламу. В случае отказа они гарантировали, что выставка в Чикаго станет финансовым провалом. Верещагин, быстро распознавший шантаж, велел джентльменам убираться вон. Те, сообразив, что слова не возымеют действия, пошли врукопашную.

Одного из несостоявшихся промоутеров Василий Васильевич отправил на пол добротным хуком. Другого поторопил хорошим пинком.

Эта поучительная история известна из воспоминаний сына художника, неоднократно просившего отца рассказать ее вновь. По словам Василия Васильевича-младшего, «победа отца была полная, но далась она ему нелегко»: из-за шишки, вздувшейся над левым глазом, он несколько дней не мог выйти на улицу.

Василий Верещагин отказался от пожизненного пенсиона. Несмотря на критику в адрес некоторых картин, Александр II изъявил желание приобрести Туркестанскую серию целиком, посулив художнику пожизненный пенсион в шесть тысяч — деньги по тем временам немалые. Однако тот не принял императорскую милость и продал картины Павлу Третьякову. Дело было не только в ущемленном самолюбии. Просто Верещагин рассудил, что при его темпераменте и образе жизни долгосрочные перспективы — последнее, о чем ему стоит беспокоиться.

Заглавная иллюстрация: Василий Верещагин на фото 1902 года.

Автор: Андрей Зимоглядов