увійти
Увійдіть на сайт
Залогіньтесь, щоб використовувати максимум функцій Артхіва
Мокрый луг
Фёдор Александрович Васильев • Живопис, 1872, 70×114 см
Опис картини «Мокрый луг»
Картина «Мокрый луг» рано умершего гениального пейзажиста Федора Васильева (1850-1873) считается одним из знаковых реалистических русских пейзажей. Артхив расскажет, как за него боролись великий князь Николай Константинович и коллекционер Павел Третьяков; почему в картине, созданной в Крыму, намеренно нет ничего крымского; что именно ценили в «Мокром луге» Крамской и Репин; почему Николай Ге считал, что Федор Васильев открыл для русской живописи живое небо; что такое картина-ностальгия и как можно мучительно тосковать по среднерусскому болоту.
Время с декабря 1871 по февраль 1872-го годов, когда писался «Мокрый луг», – первая зима Васильева в Крыму. Художник, у которого диагностирован туберкулёз гортани, живёт здесь безвыездно, скованный врачебными предписаниями и запретами, но полюбить Крым – не получается. Природа Крыма кажется Васильеву нарочито эффектной, краски – чересчур контрастными, формы – слишком резкими. Он поначалу пишет крымские пейзажи только по заказу, для заработка, но сам тяготится этой работой, отчаянно тоскуя по природе средней полосы России и её неброской красоте. Ивану Крамскому, своему близкому другу, Васильев пишет из Крыма элегические письма, где, между прочим, говорит о своей в любви к... болоту: «О болото, болото! Если б вы знали, как болезненно сжимается сердце от тяжкого предчувствия. Ну, ежели опять не удастся мне дышать этим привольем, этой живительной силой просыпающегося над дымящейся водой утра? Ведь у меня возьмут всё, если возьмут это. Ведь я, как художник, потеряю больше половины!»
Крамской в ответ сообщает товарищу: в Обществе поощрения художников, которое субсидировало пребывание Васильева в Крыму, скоро планируется очередная выставка. Не пришлёт ли Васильев что-нибудь на конкурс? И Васильев по памяти начинает пейзаж – он называет его «утро над болотистым местом» – далёкий от крымских природных реалий, но зато хорошо знакомый ему по имению Знаменское под Тверью и местечку Хотени Сумского уезда Харьковской губернии, где художнику доводилось гостить у графа Строганова – мецената и большого поклонника незаурядного дарования Васильева. Он перебирает и пересматривает свои этюды и зарисовки, сделанные в Хотени, все эти, как выражался Репин, «прелестные лопушки на песке», но сам замысел Васильева – не камерный, отнюдь. В задуманной им работе появляется масштаб, простор и воздух, впечатляющая разомкнутость пространства (то самое «приволье», о котором вспоминал Васильев в письме Крамскому).
Позднее работа получит название «Мокрый луг». Это в полном смысле картина-ностальгия, картина-воспоминание, картина – признание в любви к тому, что можешь больше никогда не увидеть.
Один из самых поражающих моментов – то, что Васильев писал её без натуры, почти целиком полагаясь на свою изумительно цепкую память, которая, раз схватив, удерживала и сберегала мельчайшие подробности, подобно тому как помнят и проносят через всю жизнь черты и особенности любимого лица. Память не подвела, оживив в этой картине впечатления Васильева от так ценимого им «северного» (это определение, конечно, условно – по контрасту с «южным» крымским) пейзажа. Противопоставление совсем не явно, но оно есть в подтексте: Васильев изображает не то, что видит «здесь и сейчас», а то, что помнит. Вместо бескрайнего моря – крошечный водоём, не то болотце, не то озерцо. Вместо выжженных солнцем крымских степей – «жирное» от влаги луговое разнотравье. Вместо островерхих ялтинских кипарисов, которые каждый день встают перед глазами Васильева в Крыму, – округлую крону акации или другого лиственного дерева.
Импульсивного и темпераментного Илью Репина, еще одного старшего товарища Федора Васильева, его умение изображать растительный мир приводило в полный восторг: «Как он чувствует пластику всякого листка, стебля! Так они у него разворачиваются, поворачиваются в разные стороны и прямо ракурсом на зрителя. Какая богатейшая память у Васильева на все эти даже мельчайшие детали! А потом ведь всегда он обобщает картину до грандиозного впечатления».
Пейзажи Васильева Крамской называл «субъективными». Действительно, и «Мокрый луг», при всей его мастеровитой техничности и точности рисунка, – это всё же не та чрезвычайно подробная, почти фотографическая «объективность» франкфуртской школы, которую мы встречаем у Шишкина (старшего друга и наставника Васильева, женившегося к тому же на его родной сестре Евгении). «Поэтичность его восприятия природы стоит в некотором противоречии с прозаизмом и трезвостью, которые были вполне приемлемы для Шишкина», – пишет искусствовед Алексей Федоров-Давыдов. В пейзаже Васильева значительно больше лирики, взволнованности (причём не статичной, а переходящей от тихой печали к торжественному восхищению), эмоционального начала.
Как правило, память склонна идеализировать, но в пейзаже «Мокрый луг» нет идиллического умиротворения. Его композиция основана на контрасте между покоем и движением, между застывшей поверхностью маленького водоема, землёй, отяжелевшей от напитавшей её воды, притихшими в безветрии растениями – и динамично меняющимся, подвижным небом. Клубящиеся облака с тонко разработанными цветовыми переходами будут потом вызывать особое восхищение. Небо вообще очень часто оказывается в пейзажах Васильева «главным героем» и даже выразителем определённой нравственной философии: интерпретируя «Мокрый луг», нередко говорят о том, что тема его – «просветление высшим светом всего темного, косного, не пробужденного в природе» (такое определение встречаем на сайте Третьяковской галереи). А Николай Ге, художник старшего поколения, говорил о новаторстве Васильева в изображении неба так: «Молодой, сильный, всего пять лет живший как художник, достигший высоты громадной… он открыл живое небо, он открыл мокрое, светлое, движущее небо и те прелести пейзажа, которые он выразил в сотне своих картин…».
Слухи о картине появились еще до того, как она была окончена. После того как в прошлом году наследник престола, будущий император Александр III, заказал для Аничкова дворца копию картины 20-летнего Васильева «Оттепель», его нових работ ждали – и ждали с нетерпением. На «Мокрый луг» заочно «положил глаз» двоюродный брат Александра III, великий князь Николай Константинович – личность незаурядная, он был первым среди Романовых, окончившим по собственной инициативе высшее учебное заведение (Академию Генерального штаба), много путешествовал и с увлечением собирал западноевропейскую живопись. Судьба у Николая Константиновича сложится необыкновенная: спустя всего пару лет, весной 1874-го, семья обвинит его в краже трёх бриллиантов с оклада иконы, семейной реликвии, ради подарка любовнице – американской танцовщице Фанни Лир; на суде великий князь солжет, поклявшись на Библии, что не виновен, хотя все улики были против него. Романовы публично объявят его сумасшедшим, лишат наследства и запретят упоминание его имени, а самого Николая Константиновича навсегда вышлют без права возвращения в Узбекистан. Впрочем, и там он не пропадёт: женится, доживет до Октябрьского переворота (умрёт только в 1918-м), станет основателем нескольких бизнесов, а его коллекция из пяти сотен предметов искусства обогатит Ташкентский музей изобразительных искусств. Но только картины «Мокрый луг», о которой в 1872-м году мечтал Николай Константинович, там не будет, потому что соперничать с великим князем за васильевский шедевр станет Павел Третьяков.
Средств, выделяемых Федору Васильеву на прожитие в Крыму Обществом поощрения художников, решительно не хватало. За первый год он несколько раз обращается в письмах к Павлу Третьякову с просьбой прислать денег: «Положение моё самое тяжелое, самое безысходное. Я один в чужом городе, без денег и больной. Мне необходимо 700 рублей...» Третьяков высылает денег в счёт будущих картин, и еще раз, и еще... Он щедр, но щедр расчётливо: «Будьте здоровы, любезный друг, мужайтесь! Кто смолоду похворает, под старость крепче бывает!.. Ваш преданный П.Третьяков». Чувствуя себя облагодетельствованным и обязанным, художник обещает Третьякову, что только у него будет неотъемлемое право первым смотреть и выбирать васильевские картины. От таких предложений не отказываются. И Третьяков начинает мягко, но настойчиво ставить условия. Например, просит Федора Васильева перед тем, как отправлять «Мокрый луг» в Петербург на выставку, прислать картину ему в Москву – для предварительного знакомства.
Мы не знаем, что двигало в тот момент Федором Васильевым, но это условие он нарушил. В конце февраля 1872-го года, вопреки просьбе Третьякова, он отсылает «Мокрый луг» в Петербург – Крамскому. Впрочем, выставочный конкурс он всё-таки проиграет, заняв лишь второе место: первое отдадут картине Шишкина «Сосновый бор. Мачтовый лес в Вятской губернии».
Узнав о том, что «Мокрый луг» вот-вот уйдёт из его рук, настойчивый Третьяков специально едет в Петербург. Шишкинский «Сосновый бор» он уже без всяких препятствий купил до открытия конкурса, а вот за картину Васильева намерен побороться. Зная, что главный претендент на неё – великий князь, Третьяков назначает сразу значительную сумму – тысячу рублей – и «Мокрый луг» остаётся за ним. Сейчас это достояние Третьяковской галереи.
«Первый взгляд не в пользу силы, – писал Федору Васильеву, получив «Мокрый луг», о своём противоречивом первом впечатлении от картины Крамской. – Она показалась мне чуть-чуть легка, и не то чтобы акварельна, а как будто перекончена. Но это был один момент... Во всём остальном она сразу до такой степени говорит ясно, что Вы думали и чувствовали, что и самый момент в природе не сказал бы ничего больше... Эта картина рассказала мне больше Вашего дневника».
Автор: Анна Вчерашняя
Обстоятельства появления картины «Мокрый луг»
Время с декабря 1871 по февраль 1872-го годов, когда писался «Мокрый луг», – первая зима Васильева в Крыму. Художник, у которого диагностирован туберкулёз гортани, живёт здесь безвыездно, скованный врачебными предписаниями и запретами, но полюбить Крым – не получается. Природа Крыма кажется Васильеву нарочито эффектной, краски – чересчур контрастными, формы – слишком резкими. Он поначалу пишет крымские пейзажи только по заказу, для заработка, но сам тяготится этой работой, отчаянно тоскуя по природе средней полосы России и её неброской красоте. Ивану Крамскому, своему близкому другу, Васильев пишет из Крыма элегические письма, где, между прочим, говорит о своей в любви к... болоту: «О болото, болото! Если б вы знали, как болезненно сжимается сердце от тяжкого предчувствия. Ну, ежели опять не удастся мне дышать этим привольем, этой живительной силой просыпающегося над дымящейся водой утра? Ведь у меня возьмут всё, если возьмут это. Ведь я, как художник, потеряю больше половины!»
Крамской в ответ сообщает товарищу: в Обществе поощрения художников, которое субсидировало пребывание Васильева в Крыму, скоро планируется очередная выставка. Не пришлёт ли Васильев что-нибудь на конкурс? И Васильев по памяти начинает пейзаж – он называет его «утро над болотистым местом» – далёкий от крымских природных реалий, но зато хорошо знакомый ему по имению Знаменское под Тверью и местечку Хотени Сумского уезда Харьковской губернии, где художнику доводилось гостить у графа Строганова – мецената и большого поклонника незаурядного дарования Васильева. Он перебирает и пересматривает свои этюды и зарисовки, сделанные в Хотени, все эти, как выражался Репин, «прелестные лопушки на песке», но сам замысел Васильева – не камерный, отнюдь. В задуманной им работе появляется масштаб, простор и воздух, впечатляющая разомкнутость пространства (то самое «приволье», о котором вспоминал Васильев в письме Крамскому).
Картина-ностальгия
Позднее работа получит название «Мокрый луг». Это в полном смысле картина-ностальгия, картина-воспоминание, картина – признание в любви к тому, что можешь больше никогда не увидеть.
Один из самых поражающих моментов – то, что Васильев писал её без натуры, почти целиком полагаясь на свою изумительно цепкую память, которая, раз схватив, удерживала и сберегала мельчайшие подробности, подобно тому как помнят и проносят через всю жизнь черты и особенности любимого лица. Память не подвела, оживив в этой картине впечатления Васильева от так ценимого им «северного» (это определение, конечно, условно – по контрасту с «южным» крымским) пейзажа. Противопоставление совсем не явно, но оно есть в подтексте: Васильев изображает не то, что видит «здесь и сейчас», а то, что помнит. Вместо бескрайнего моря – крошечный водоём, не то болотце, не то озерцо. Вместо выжженных солнцем крымских степей – «жирное» от влаги луговое разнотравье. Вместо островерхих ялтинских кипарисов, которые каждый день встают перед глазами Васильева в Крыму, – округлую крону акации или другого лиственного дерева.
Импульсивного и темпераментного Илью Репина, еще одного старшего товарища Федора Васильева, его умение изображать растительный мир приводило в полный восторг: «Как он чувствует пластику всякого листка, стебля! Так они у него разворачиваются, поворачиваются в разные стороны и прямо ракурсом на зрителя. Какая богатейшая память у Васильева на все эти даже мельчайшие детали! А потом ведь всегда он обобщает картину до грандиозного впечатления».
Пейзажи Васильева Крамской называл «субъективными». Действительно, и «Мокрый луг», при всей его мастеровитой техничности и точности рисунка, – это всё же не та чрезвычайно подробная, почти фотографическая «объективность» франкфуртской школы, которую мы встречаем у Шишкина (старшего друга и наставника Васильева, женившегося к тому же на его родной сестре Евгении). «Поэтичность его восприятия природы стоит в некотором противоречии с прозаизмом и трезвостью, которые были вполне приемлемы для Шишкина», – пишет искусствовед Алексей Федоров-Давыдов. В пейзаже Васильева значительно больше лирики, взволнованности (причём не статичной, а переходящей от тихой печали к торжественному восхищению), эмоционального начала.
«Он открыл живое небо...»
Как правило, память склонна идеализировать, но в пейзаже «Мокрый луг» нет идиллического умиротворения. Его композиция основана на контрасте между покоем и движением, между застывшей поверхностью маленького водоема, землёй, отяжелевшей от напитавшей её воды, притихшими в безветрии растениями – и динамично меняющимся, подвижным небом. Клубящиеся облака с тонко разработанными цветовыми переходами будут потом вызывать особое восхищение. Небо вообще очень часто оказывается в пейзажах Васильева «главным героем» и даже выразителем определённой нравственной философии: интерпретируя «Мокрый луг», нередко говорят о том, что тема его – «просветление высшим светом всего темного, косного, не пробужденного в природе» (такое определение встречаем на сайте Третьяковской галереи). А Николай Ге, художник старшего поколения, говорил о новаторстве Васильева в изображении неба так: «Молодой, сильный, всего пять лет живший как художник, достигший высоты громадной… он открыл живое небо, он открыл мокрое, светлое, движущее небо и те прелести пейзажа, которые он выразил в сотне своих картин…».
Как сложилась дальнейшая судьба пейзажа «Мокрый луг»
Слухи о картине появились еще до того, как она была окончена. После того как в прошлом году наследник престола, будущий император Александр III, заказал для Аничкова дворца копию картины 20-летнего Васильева «Оттепель», его нових работ ждали – и ждали с нетерпением. На «Мокрый луг» заочно «положил глаз» двоюродный брат Александра III, великий князь Николай Константинович – личность незаурядная, он был первым среди Романовых, окончившим по собственной инициативе высшее учебное заведение (Академию Генерального штаба), много путешествовал и с увлечением собирал западноевропейскую живопись. Судьба у Николая Константиновича сложится необыкновенная: спустя всего пару лет, весной 1874-го, семья обвинит его в краже трёх бриллиантов с оклада иконы, семейной реликвии, ради подарка любовнице – американской танцовщице Фанни Лир; на суде великий князь солжет, поклявшись на Библии, что не виновен, хотя все улики были против него. Романовы публично объявят его сумасшедшим, лишат наследства и запретят упоминание его имени, а самого Николая Константиновича навсегда вышлют без права возвращения в Узбекистан. Впрочем, и там он не пропадёт: женится, доживет до Октябрьского переворота (умрёт только в 1918-м), станет основателем нескольких бизнесов, а его коллекция из пяти сотен предметов искусства обогатит Ташкентский музей изобразительных искусств. Но только картины «Мокрый луг», о которой в 1872-м году мечтал Николай Константинович, там не будет, потому что соперничать с великим князем за васильевский шедевр станет Павел Третьяков.
Средств, выделяемых Федору Васильеву на прожитие в Крыму Обществом поощрения художников, решительно не хватало. За первый год он несколько раз обращается в письмах к Павлу Третьякову с просьбой прислать денег: «Положение моё самое тяжелое, самое безысходное. Я один в чужом городе, без денег и больной. Мне необходимо 700 рублей...» Третьяков высылает денег в счёт будущих картин, и еще раз, и еще... Он щедр, но щедр расчётливо: «Будьте здоровы, любезный друг, мужайтесь! Кто смолоду похворает, под старость крепче бывает!.. Ваш преданный П.Третьяков». Чувствуя себя облагодетельствованным и обязанным, художник обещает Третьякову, что только у него будет неотъемлемое право первым смотреть и выбирать васильевские картины. От таких предложений не отказываются. И Третьяков начинает мягко, но настойчиво ставить условия. Например, просит Федора Васильева перед тем, как отправлять «Мокрый луг» в Петербург на выставку, прислать картину ему в Москву – для предварительного знакомства.
Мы не знаем, что двигало в тот момент Федором Васильевым, но это условие он нарушил. В конце февраля 1872-го года, вопреки просьбе Третьякова, он отсылает «Мокрый луг» в Петербург – Крамскому. Впрочем, выставочный конкурс он всё-таки проиграет, заняв лишь второе место: первое отдадут картине Шишкина «Сосновый бор. Мачтовый лес в Вятской губернии».
Узнав о том, что «Мокрый луг» вот-вот уйдёт из его рук, настойчивый Третьяков специально едет в Петербург. Шишкинский «Сосновый бор» он уже без всяких препятствий купил до открытия конкурса, а вот за картину Васильева намерен побороться. Зная, что главный претендент на неё – великий князь, Третьяков назначает сразу значительную сумму – тысячу рублей – и «Мокрый луг» остаётся за ним. Сейчас это достояние Третьяковской галереи.
«Первый взгляд не в пользу силы, – писал Федору Васильеву, получив «Мокрый луг», о своём противоречивом первом впечатлении от картины Крамской. – Она показалась мне чуть-чуть легка, и не то чтобы акварельна, а как будто перекончена. Но это был один момент... Во всём остальном она сразу до такой степени говорит ясно, что Вы думали и чувствовали, что и самый момент в природе не сказал бы ничего больше... Эта картина рассказала мне больше Вашего дневника».
Автор: Анна Вчерашняя
