Николай
Николаевич Ге

Николай Николаевич Ге (15 (27) февраля 1831, Воронеж – 1 (13) июня 1894, хутор Ивановский Черниговской губернии) – русский живописец и рисовальщик, работавший в жанре портрета, исторической и религиозной живописи. Один из учредителей Товарищества передвижных художественных выставок.

Особенности творчества художника Николая Ге. Несмотря на близость Ге к передвижникам, его собственные творческие искания далеко выходят за пределы реалистической живописи. Попытки классифицировать творчество Николая Ге и вписать его в рамки определённого направления обречены на провал: как считают исследователи, он всегда либо опаздывал, либо опережал массовый вкус, оставаясь одинокой фигурой не только в русском, но и в европейском искусстве. Нередко индивидуальная экспрессивная манера Ге (в особенности – при разработке евангельских тем) казалась современникам неумелой или небрежной, однако, с ретроспективной точки зрения, Николай Ге воспринимается как гениальный новатор. Цветовой драматизм позднего Ге предвосхищает работы Михаила Врубеля (художники состояли в родстве).

Известные картины Николая Ге: «Тайная вечеря», «Пётр I допрашивает царевича Алексея Петровича в Петергофе», «А.С.Пушкин в селе Михайловском», «Что есть истина? Христос и Пилат»

Если бы когда-нибудь среди русских живописцев второй половины XIX века проводился конкурс на звание неисправимого идеалиста, все шансы победить имел бы Николай Ге. И не потому, что не было конкурентов – отнюдь. Само это время в России было эпохой тех, кто верил, что искусство способно преобразовать действительность, а их личные усилия – переменить жизнь ближнего и всей России к лучшему. Но даже на этом фоне Ге выделяется какой-то особой внутренней честностью, добротой без морализма, прекраснодушием без ханжества, любовью к ближнему без всяких предварительных условий. «Я делал печь бедной семье у себя в хуторе, и это время было для меня самое радостное в жизни, – признавался Ге. – И кто это выдумал, что мужики и бабы, вообще простой люд, грубы и невежественны? Это не только ложь, но, я подозреваю, злостная ложь. Я не встречал такой деликатности и тонкости никогда нигде…».

Корни художника Николая Николаевича Ге

Своей экзотической фамилией художник был обязан прадеду – французскому дворянину Matieu de Gay, бежавшему в Россию из страха перед Великой французской революцией. Обладатель вполне либеральных убеждений, Николай Ге потом будет шутить: вот ведь, дескать, глупость-то – от такого хорошего дела бежать.

Отец Ге носил уже вполне русские имя и отчество Николай Осипович и даже воевал против армии Наполеона в 1812-м году, а своей матери Ге не знал – она умерла от холеры, когда Николаю было три месяца. Отец потом женился во второй раз, ему было не до сыновей – он был занятым человеком, волевым, успешным и довольно жёстким, а воспитанием Николая и двух его старших братьев занимались бабушка и «няня Наташа». Биографы считают, что сострадательный и отзывчивый характер Ге сформировало женское воспитание. А еще – острое чувство несправедливости происходящего вокруг.

В воспоминаниях Николая Ге есть пронзительные истории о том, как любимая нянька прятала от него, только-только начавшего что-то соображать, страшные следы побоев: барин наказал. Или о том, как они с няней вместе глядят в окно на браво марширующих на плацу солдат, а мимо строя проносят еще одного солдата – запоротого до смерти.

Потом Ге отдали учиться в киевскую гимназию. Но и там ярче всего запомнились жестокости и унижения, которым подвергал детей надзиратель. «Он бил квадратной линейкой, – вспоминает Ге, – и один раз разломал её на чьей-то голове. Он рвал уши, – завиток уха отделялся трещиной, которая покрывалась постоянным струпом…»

Практичный отец настоял, чтобы Николай поступил на математическое отделение университета в Киеве. Проучившись здесь год, Ге перевёлся на ту же специальность в Санкт-Петербург. Он так радовался переезду, что изрисовал в киевской квартире все стены. Но не честолюбие гнало его в столицу империи. Мотивы предпочесть Санкт-Петербург Ге потом объяснит так: «Я стремился из провинции сюда, чтобы увидеть этого удивительного человека – Брюллова».

Учеба в Академии. «По следам Брюллова»

Это был чистой воды юношеский идеализм: студент-математик из небогатых украинских помещиков назначает себе кумиром художника Брюллова и ради это решается переменить свою судьбу. «Приехал, увидел «Помпею», не могу наглядеться!» – передавал Ге свои первые столичные впечатления от картины. Еще через год Николай оставил математику и поступил в Академию художеств. «Искусство перетянуло», – объяснял он.

Но ему не пришлось учиться у «великолепного Карла»: последний умер в 1852-м, Ге тогда шёл 21-й год. А любимые натурщики Брюллова – Тарас из Ярославской губернии да Василий из Вологодской – так и продолжали позировать студентам Академии и развлекать их байками из жизни Карла Павловича.

Систему обучения в Академии во времена Ге трудно назвать совершенной. Первый из профессоров месяцами задавал один и тот же сюжет – Всемирный потоп. Второй, профессор Марков, на голубом глазу утверждал, что главное достоинство исторической живописи в том, что она скучна. Третий, профессор Уткин, нарочно правил студенческие рисунки французским карандашом, который не поддавался стиранию, и этим окончательно губил не только рисунок (удачный в целом, хоть и неточный в мелочах), но и любой творческий энтузиазм.

Но Ге обладал счастливой и редкой способностью во всем видеть хорошую сторону. Даже стены Академии поначалу вызывали у него прилив восторга: «Дорогое здание! Сколько радости, правды, простоты, ума, гениальности жило здесь!» Что уж говорить о картинах Брюллова, которого Н. Н. Ге боготворил: «Месяцы, чуть не год, я ничего не мог видеть: всё заслоняла собой «Помпея»!»

Весь ранний Ге времён Академии – это любовно перепетый Брюллов (1, 2, 3, 4).

Быт, бедность и любовь

Идеалист Ге живёт в бедности. Писать на заказ он не может – уверен, что это вредит искусству. А тратить на себя крохи, присланные отцом, – безнравственно, ведь вокруг столько нуждающихся.

Критик Стасов утверждает: было время, когда Ге настолько обносился, что из приличной одежды в его гардеробе остались «только фрачная пара да верхнее платье», и в этой одежде он ходил не только на учебу, но и в лавочку, и в баню. Квартиру Николай Николаевич Ге делил с другом-скульптором Парменом Забелло и еще двумя студентами-художниками. Все четверо не могли похвастать финансовым благополучием. Выходило так, что обладателем фрака был только Ге, а без фрака в те времена не пускали в Эрмитаж – место, где студент Академии получал самые важные уроки и навыки. Из всех постояльцев квартиры в музей попадал только один – тот, кто первым успевал надеть фрак. А поскольку он же был единственной приличной одеждой Ге, это, по словам Стасова, «ставило Николая Николаевича в положение арестованного».

Угнетало ли это Ге? О нет! Ведь заботиться о личном комфорте – это мелочный эгоизм, а Ге запоем читает обожаемых Герцена и Белинского и мечтает о более справедливом общественном устройстве.

Примерно в это же время Николай Ге влюбился, причём влюбился заочно. Его другу Пармену регулярно приходили письма от сестры Анны, и Ге пристрастился их читать – секретов между друзьями не было. Незнакомая девушка потрясла воображение Ге возвышенным строем мыслей и рассудительностью. Вскоре и сам Ге вступил с ней в переписку и через несколько месяцев решил, что не женится ни на ком, кроме неё. Ей исполнится 24, а Ге 25 лет, когда они обвенчаются в черниговском селе Монастырище, чтобы прожить вместе всю жизнь. На свадьбу Ге подарит невесте статью «По поводу одной драмы» Александра Герцена – любимого их с Анной писателя.

Италия, творческий кризис и религиозный переворот

Не успев освоиться со статусом молодожёнов, чета Ге стремительно сорвалась в Рим – Николай Николаевич недавно выиграл золотую медаль Академии и получил право на пенсионерство в Италии. Чего же ждал от «заграницы» Ге? Оказывается – свободы: «Ежели бы меня спросили: зачем вы едете? Я бы, может быть, ответил: заниматься искусством; но это был бы ответ внешний, не тот. Себе я бы отвечал: остаться здесь я не могу. Там, где ширь, где свобода, – туда хочу. Шесть лет гимназии, два года студентства, семь лет академии – довольно, больше нельзя выносить».

В Италии появятся на свет двое сыновей Ге: Николай в 1857-м году в Риме, а Пётр – в 1859-м в городке Фраскатти. Потом Ге сменит Рим на более дешёвую Флоренцию, будет немало путешествовать, искать себя в жанре пейзажа, писать мраморы Каррары и закаты Ливорно, но он долго не мог нащупать собственного пути в искусстве и начал понимать, что в Академии «учили пустякам и вздору». Настал момент, когда Ге ощутил, что ему нечего сказать в живописи. С каждым днём крепла решимость ехать в Россию, чтобы заявить начальству Академии: он ничего не привёз, ничего не написал, поскольку убедился в полном отсутствии у себя таланта. Если бы его разочарование идеалиста тогда взяло верх, вряд ли мы бы сейчас говорили о выдающемся художнике Николае Николаевиче Ге.

То, что произошло потом, можно, не стесняясь, назвать откровением. Не особенно религиозный, но очень начитанный Ге взял перечитать Евангелие – и внезапно увидел все, о чём говорится, с необыкновенной реальностью. Увидел как картину. «И вдруг я увидел там горе Спасителя, теряющего навсегда ученика-человека. Близ него лежал Иоанн: он всё понял, но не верит возможности такого разрыва; я увидал Петра, вскочившего, потому что он тоже понял всё и пришёл в негодование – он горячий человек; увидел я, наконец, и Иуду: он непременно уйдёт. Вот, понял я, что мне дороже моей жизни, вот Тот, в слове Которого не я, а все народы потонут. Что же! Вот она картина!»

Спустя неделю картина «Тайная вечеря», написанная Николаем Николаевичем Ге на одном дыхании, была готова.

Петербург, признание, передвижники и снова кризис

В России картина художника имела громкий успех. Её неистово превозносили и столь же рьяно ругали (хотя бы за то, что Христа художник сделал похожим на запрещённого в России Герцена). Николаю Ге сразу же дали звание профессора Академии (причем минуя промежуточное звание академика – случай редчайший), а приобрести картину «Тайная вечеря» изъявил желание император Александр II.

Но возвращаться в Петербург насовсем художник не спешил. 13 лет в общей сложности его семья провела в Италии, пока Ге дозрел до этого шага. Его возвращение совпало с событием, которое он не мог не встретить одобрительно – «бунт 14-ти», протест 14-ти молодых художников против правил Академии, который выльется в движение передвижников. Сближение Ге с передвижниками произошло стремительно. Его, бывшего математика, назначили казначеем передвижных художественных выставок. На первой же из них картина Николая Ге с названием «Пётр I допрашивает царевича Алексея» производит решительный фурор.

Но следующие работы мастера на историческую тему, в том числе так хорошо известный всем нам по школьным учебникам шедевр с названием «Пушкин в Михайловском», публика не приняла. Николай Николаевич Ге и сам понимал, что такая живопись не вполне отвечает его призванию. Но какая же – отвечает? Мастер твердит о каком-то высоком идеале, но не находит понимания. Неожиданно для многих он оставляет все дела в столице, распродает имущество и покупает заброшенный хутор Ивановское в Черниговской губернии, от которого до ближайшей железнодорожной станции не меньше 10-ти вёрст. Там художник с семьёй проживёт без малого 18 лет – до самой смерти.

Хутор Ивановское, Лев Толстой и «христианский экспрессионизм» Ге

Ивановское станет для Ге примерно тем же, чем для Толстого была Ясная Поляна – «испытательным полигоном» для новой, более нравственной жизни. Толстой оказался особым человеком в биографии художника. Их связывала нежная дружба. Вслед за Толстым Ге отказался от наёмного труда, бросил курить, стал вегетарианцем. Если раньше художник славился отменным аппетитом и страстью к жареной говядине, то теперь он намеренно старался есть то, что ему не нравилось, – пшённую кашу, например. Толстой не любил масляной живописи – и на какое-то время Ге начал писать карандашом (так выполнены, например, иллюстрации к толстовскому «Чем люди живы»). Николай Николаевич увлёкся сельским хозяйством, с детской радостью демонстрировал гостям новые молотилки, пасеку, посевы овса. Он выучился печному делу, выкладывал печи крестьянам и уговаривал знакомую художницу хоть раз в жизни – ради него – вымыть у бедняков пол.

А живопись? Со временем Николай Николаевич Ге вернулся к ней. Главной темой его позднего творчества станут последние дни жизни Христа, а целью – разбудить равнодушие современников: «Я сотрясу все их мозги страданием Христа». Но его новая манера шокировала публику. И если бы тогда существовала статья «за оскорбление чувств верующих», Ге мог бы быть осуждён. Чего только не писали о нём: что мастер «растерял свой талант и работает его остатками». Что картины Николая Николаевича Ге – «ложь, не имеющая оправдания» и карикатура, что Христа он представил «чуть не свирепым заговорщиком и неумолимым дикарём» и – коронное! – что эти работы (1, 2, 3, 4) «писаны не для русского народа». Полотна мастера снимали с выставок, запрещали делать с них репродукции, их отказывался покупать возмущённый до глубины души Павел Третьяков. «Я устал защищать ваши картины, Николай Николаевич», – скажет Ге Крамской.

63-летний художник умер внезапно: вернулся из города на хутор, внезапно почувствовал себя плохо и в тот же вечер его не стало. Только ХХ век сможет осознать: в реалисте и передвижнике скрывался стихийный экспрессионист, а его поздние работы – не провал, а прорыв. Грандиозный прорыв художника ХIХ века к мучительной эстетике следующего столетия.

Автор: Анна Вчерашняя

Читайте также: 

Штрихи к портрету. «Совершенно блаженный дид!»: 7 историй о Николае Ге

Говорит и показывает: Николай Ге о форме, содержании, рекламе и о том, почему лошадь может быть красивой, а человек - нет