Роман Эдварда Мунка и Туллы Ларсен длился всего 4 года. Он был мучительным, болезненным, разрушительным для обоих. И, конечно, значительно повлиял на живопись Мунка, на женские образы в его работах, на его отношение к женщинам вообще и к браку. А еще существенно увеличил количество дней, проведенных Мунком в психиатрической лечебнице спустя 6 лет после разрыва в Туллой.
Перед грозой
Беря во внимание сухой список событий в жизни юного Эдварда Мунка, можно подумать, что он был настоящим счастливчиком. Впервые он изъездил несколько стран Европы и исходил все самые важные музеи при финансовой поддержке первого учителя Фрица Таулова. После чего три раза подряд получал государственный грант на творческие путешествия в Европу, учился в Париже у именитого Леона Бонна. Персональная выставка Мунка прошла в Кристиании (нынешний Осло) в 1889 году — художнику всего 26 лет. Ему не было еще 30, когда Национальная галерея Норвегии купила у него первую картину — «Ночь в Ницце», а несколько лет спустя — «Автопортрет с сигаретой». Четверо друзей-писателей взяли и написали о нем книгу.
Несколько лет подряд лето Мунк проводил с семьей в Осгордстранде, на западном побережье Осло-фьорда, а остальные 9 месяцев колесил по Европе. Жил в Париже, Ницце, Гавре, Антверпене, Берлине, Копенгагене, писал портреты знаменитых писателей, художников, композиторов, пропадал в богемных барах и повсюду заводил важные знакомства, участвовал в выставках. Да, еще он был хорош собой, красноречив и обаятелен.
Но внешний успех и лавина удач, если разобраться, выглядят скорее попыткой высших сил компенсировать Мунку личные тревоги и беды. Все это триумфальное профессиональное восхождение сопровождалось чередой смертей близких, затяжными болезнями, поездками по санаториям, ночами без сна и нескончаемой, необъяснимой тревогой, которая преследует Мунка всю жизнь и со временем превратится в манию.
Тулле Ларсен было 29, когда общий друг представил ее 35-летнему успешному, модному, выгодно скандальному художнику Эдварду Мунку. И вскоре Тулла совершит одну из самых больших ошибок в своей жизни — очень захочет за Мунка замуж.
Тулла Ларсен была дочерью состоятельного торговца вином и одиннадцатым ребенком в большой семье. За жизнь ее отец заработал столько, что смог после своей смерти обеспечить безбедную и даже вполне роскошную жизнь своим двенадцати детям. Тулле было всего 6, когда он умер, так что богатой она стала прежде, чем выучилась писать и читать. Потом она, конечно, учила английский, немецкий, математику и музыку в частной школе для девочек, которую основала знаменитая норвежская фольклористка, путешественница и феминистка Ника Вонен, изучала графическое искусство в Берлине. Но по возвращении домой, в Норвегию, знания свои применяла, как большинство обеспеченных женщин того времени, — украшала и разнообразила образованными речами шумные богемные артистические собрания Кристиании.
Тулла Ларсен была дочерью состоятельного торговца вином и одиннадцатым ребенком в большой семье. За жизнь ее отец заработал столько, что смог после своей смерти обеспечить безбедную и даже вполне роскошную жизнь своим двенадцати детям. Тулле было всего 6, когда он умер, так что богатой она стала прежде, чем выучилась писать и читать. Потом она, конечно, учила английский, немецкий, математику и музыку в частной школе для девочек, которую основала знаменитая норвежская фольклористка, путешественница и феминистка Ника Вонен, изучала графическое искусство в Берлине. Но по возвращении домой, в Норвегию, знания свои применяла, как большинство обеспеченных женщин того времени, — украшала и разнообразила образованными речами шумные богемные артистические собрания Кристиании.
Мужская голова в женских волосах
1896, 55.9×38.8 см
Больно будет
Эдвард Мунк к женщинам относился с опаской, если не с ужасом. Он был убежден, что женщина лишает мужчину творческой энергии, выпивает из него, словно вампир, жизненные силы и вообще большей беды, чем трогательный роман, для художника не существует. Надо отдать ему должное: скрывать свои взгляды от Туллы Ларсен он даже не пытался и заботливого, нежного возлюбленного даже в разгар романа из себя не строил. Никаких обещаний и беспочвенных надежд. Так прямо и говорил: ты ждешь от меня земного счастья, но я этой земле не принадлежу — и счастьем таким никогда тебя не обеспечу.Больше того, исследователи эпистолярного наследия Мунка из дома-музея художника подозревают, что он намеренно вел себя с Туллой пренебрежительно, грубо, а временами по-хамски. Чтобы оттолкнуть и продемонстрировать, что ничего хорошего от него ждать не стоит. Несгибаемая Тулла не сдавалась. Даже когда в одном из писем Мунк заявляет, что неплохо было бы ей поучиться делать офорты, что ли. Он даже готов купить ей обучающих книг, а то что-то ее духовное развитие оставляет желать лучшего.
Что удерживало Туллу рядом с человеком, который таким вызывающим образом заботился о ее духовном развитии, сейчас сказать трудно. Сама она, судя по всему, была особой страстной до взрывоопасного, импульсивной, пожалуй, даже взбалмошной и неудержимой. Весь ее четырехлетний роман с Эдвардом Мунком питал какие-то их общие потребности в ощущениях на грани невыносимых, мучительных, предельно опасных для здоровья. Но, конечно, эти двое были часто и вполне буднично счастливы. Тулла и Эдвард много путешествовали вдвоем, много пили, много разговаривали, спорили, ссорились. При этом он постоянно пытался выскользнуть из этих отношений — она постоянно старалась его удержать. Поэтому он уезжал часто и надолго один: участвовать в выставках, изучать Рафаэля в Риме, жить по несколько месяцев то в Берлине, то в Париже, зимой лечить неисчислимые недуги в санаториях.
Всего через год после встречи Мунк пишет возлюбленной: «На протяжении всего времени, что мы были вместе — во все эти моменты — когда мы лежали так близко друг к другу — когда мы смотрели на великолепие Флоренции — когда мы шли вместе по освещенной солнцем дороге — когда мы сидели рядом — и даже в те мгновения, которые должны были быть самыми счастливыми в моей жизни — даже тогда счастье сияло для меня как сквозь приоткрытую дверь — ту самую дверь, которая отделяет мою темную келью от сияющего бального зала жизни». Не самое романтичное, надо сказать, признание в любви.
Отношения между влюбленными, пусть даже такие непостоянные и сводящиеся все чаще к кратким встречам, раскалялись, как небо на мунковских пейзажах. Упреки, угрозы, уговоры, шантаж — все это летело в плотных почтовых конвертах из Кристиании в Берлин, из Парижа — в Кристианию. Тучи сгущались, должна была разразиться буря. Все опасно заряженные ружья, висевшие по стенам их любовного гнездышка, должны были выпалить одновременно мощным залпом. И буря, конечно, разразилась. И ружья, конечно, пальнули, как следует.
Отношения между влюбленными, пусть даже такие непостоянные и сводящиеся все чаще к кратким встречам, раскалялись, как небо на мунковских пейзажах. Упреки, угрозы, уговоры, шантаж — все это летело в плотных почтовых конвертах из Кристиании в Берлин, из Парижа — в Кристианию. Тучи сгущались, должна была разразиться буря. Все опасно заряженные ружья, висевшие по стенам их любовного гнездышка, должны были выпалить одновременно мощным залпом. И буря, конечно, разразилась. И ружья, конечно, пальнули, как следует.
Палец Мунка
Крошечный эпизод в жизни Мунка, одна скандальная сцена разрыва с женщиной, стала практически легендарной в жизнеописаниях Мунка. Оперируя не таким уж богатым набором фактов (Мунк не слишком распространялся о том, что там между ними произошло на самом деле), биографы, критики и глянцевые журналисты додумывают сцены борьбы и пишут сценарии, которые хоть сейчас в Голливуд. Некоторые, например, британский арт-критик Роберт Хьюз, наоборот с усмешкой ставят художнику диагнозы и утверждают, что, как любой невротик, он преувеличивал собственные страдания, жаждал общественного внимания и романтизировал собственную жертвенность.Ну что ж, теперь собственно скандальная сцена разрыва. Эдвард Мунк все чаще и все надольше исчезает из поля зрения Туллы в своих европейских путешествиях. Они практически не видятся, тон его писем становится раздраженным и недовольным. Хотя, казалось бы, куда уж хуже после рекомендации заниматься духовным развитием.
23 августа 1902 года Мунк получил письмо от знакомого, что Тулла пыталась покончить с собой. У ее постели поспешившие на помощь врачи обнаружили две опустошенные бутылки с морфием. Он приходит к ней на следующий же день, отказывается говорить об их общем будущем, объясняя это ее слабостью и неподходящим для сложных разговоров состоянием. Мунк обещает, что совсем ненадолго съездит в Берлин (дела, выставки) и по возвращении она получит тот серьезный разговор, на котором настаивает.
Глаза в глаза
1900, 136×110 см
Поездка была действительно на удивление быстрой — и уже в начале сентября он возвращается в Норвегию. Тулла приходит к нему домой. Дальше почти ничего не известно кроме того, что находясь в одной комнате с Туллой, Мунк получил огнестрельное ранение в палец левой руки. То ли он пытался покончить с собой, а отважился лишь покалечиться, то ли стрелять или стреляться собралась Тулла, а он пытался ей помешать. То ли Тулла разыграла спектакль, то ли Эдвард переборщил с эмоциями. Говорят, кроме пистолета и двух отчаявшихся любовников значительную роль в этом происшествии сыграла пара бутылок бренди, к моменту выстрела почти пустых.
Последнее, что сделала Тулла в жизни Мунка, — вызвала для него врача. Больше они не виделись. Но оба выжили и прожили очень долгие жизни порознь.
Последнее, что сделала Тулла в жизни Мунка, — вызвала для него врача. Больше они не виделись. Но оба выжили и прожили очень долгие жизни порознь.
После выстрела
Ровно через год Тулла вышла замуж за художника Арне Кавли, который был младше ее на 10 лет и который писал нежные, трогательные портреты жены. Семь лет спустя она развелась, но в том же году снова вышла замуж — и прожила со вторым мужем 10 лет. Больше о ее жизни ничего не известно: после разрыва с Мунком светские хроники и историков искусства ее жизнь уже не интересовала.
Арне Кавли. Тулла Ларсен (1903)
Сам же Мунк от разрыва и, по большей части, от эпизода со стрельбой вылечивался долго.
Для начала он разрезал парный автопортрет
с Туллой Ларсен, потом написал драматическую сцену с собою раздетым и бесчувственным на операционном столе. Он окружен врачами, из-за смотрового окна за операцией наблюдают студенты или зеваки, у медсестры в руках целый таз его крови. Как раз в этом месте Роберт Хьюз иронично заявляет, что травма его была не сложнее вросшего ногтя, а картина «На операционном столе» — нелепое преувеличение и худший пример жалости к себе, замешанный на рембрандтовском «Уроке доктора Тульпа». Но арт-критик лукавит, конечно, в стремлении к оригинальности взглядов: не забываем, что Мунк — первый и главный художник-экспрессионист и для него важно писать собственные переживания, а не суть событий. А в этот раз кровавая история с пальцем наложилась на его безрадостные воспоминания о детстве и юношестве, прошедшие среди болезней, смертей и горя близких. Это ощущение бренности и обреченности никогда художника не оставляло.
Автопортрет в больнице профессора Якобсона
1909, 100×110 см
Мунк не перестанет писать Туллу-убийцу и несколько лет спустя. Теперь ее чертами он наделяет Шарлотту Кордей, убийцу французского революционного лидера Марата. Ее рыжие волосы зловеще развиваются, ее лицо непроницаемо и убийственно бесчувственно. Себя, конечно, он пишет мертвым Маратом. Причем, два раза повторяет этот сюжет. Вокруг, само собой, много крови. Тулла давно наслаждается обретенным наконец семейным счастьем, палец давно зажил, хоть и стал короче, да и рука была не рабочая, левая, — разве что палитру держать сложно. Но тревога, беспокойство и страх Мунка растут с каждым годом. Легче не становится.
При этом тот самый сухой список профессиональных достижений художника растет: 22 картины из цикла «Фриз жизни» он выставляет на Сецессионе в Берлине, его выставки проходят в Вене, Праге и Париже, на него сыплются контракты с издателями графических альбомов и арт-дилерами из разных стран Европы. Наконец, ему вручают особую норвежскую награду за особые заслуги — Орден Святого Олафа. И в том же триумфальном году у Мунка происходит нервный срыв — он поступает на лечение в частную психиатрическую клинику, в которой проведет 8 месяцев.
Нелепая травма, не сложнее вросшего ногтя, оказывается гораздо более сложной. Литры потерянной крови, которые он так настойчиво писал несколько лет после разрыва с Туллой, оказываются метафорой жизненных сил, которых он медленно лишался, и душевного равновесия, которое потихоньку его оставляло.
Нелепая травма, не сложнее вросшего ногтя, оказывается гораздо более сложной. Литры потерянной крови, которые он так настойчиво писал несколько лет после разрыва с Туллой, оказываются метафорой жизненных сил, которых он медленно лишался, и душевного равновесия, которое потихоньку его оставляло.
