Я увидел небо Лондона. Выставка «забытого гения» Александра Стахова-Шульдиженко в Киеве

О Стахове-Шульдиженко мы долго беседуем с куратором выставки «Лондон-Киев», искусствоведом и известным художником Глебом Вышеславским.

Галерея ART 14, где мы сидим, рассматривая гуаши и графику Шульдиженко, работает в старом кирпичном доме в трех шагах от Майдана. В другом конце Крещатика, на улице Кропивницкого, на Бессарабке, — когда-то жил сам Стахов. Один, в 11-метровой комнатушке, где «помещались только кровать, письменный стол, шкаф — и было окно в торце. Из окна был потрясающий вид на Бессарабку».
— Но Шульдиженко никогда его не рисовал. Только Лондон. А из киевских реалий — только портреты своих друзей и знакомых. Пейзажей Киева или окрестностей у него нет ни одного. Возможно, следующей выставкой работ художника станут как раз портреты киевской интеллигенции 1970-х. Их сохранилось много, и они удивительно точны, хотя и нарисованы по памяти, — рассказывает г-н Вышеславский.

Шульдиженко вообще рисовал, в основном, столицу Британии. Дома и в шумной компании, во сне и наяву, — по памяти. Воплощал собственную теорию. Рисунки были фотографически точны. Теория, изложенная им в трактате по психологии творчества с нарочито-архаичным названием «О роли маскирующих и послеобразных средств в произведениях изобразительного искусства, а также об особенностях зрительных реакций, связанных с опознанием таких композиций» — как раз, о том, насколько важны процессы памяти для художника. И как можно пробуждать забытые образы. Например, в момент засыпания — или когда просыпаешься.

— Гуаши Шульдиженко напоминают рельефы, где есть только два плана. По фактуре они «сотканы» из отдельных мазков. Некоторые даже говорят, мол, это пуантилизм — но, на самом деле, такая «пиксельность» отражает процессы засыпания и пробуждения. Когда из путаницы линий и штрихов возникают спутанные образы.

На выставке в ART 14 — «воскрешенные» из снов циклы «Лондон» и «Пляж» (демонстрируется впервые). «Лондон» — экспрессионизм

Как и для любого мощного художественного движения, для экспрессионизма невозможно назвать точную дату или год рождения. Невозможно провести границу на карте и указать территорию, на которой экспрессионизм родился и окреп. Все приблизительно. Кроме одной железобетонной пространственно-временной характеристики: северная Европа накануне Первой мировой войны. Экспрессионизм – это авангардное художественное течение, новое трагическое мировоззрение и целый свод многозначительных мотивов, символов и мифов. И, кстати, это революционная реакция не только на поношенное, безжизненное традиционное академическое искусство, но и на светлую, идиллическую, южную импрессионистскую «видимость» мира.

Читать дальше

в чистом виде, но отнюдь не «калька» с манеры любого другого художника. «Пляж» напомнил мне Фрэнсиса Бэкона. Но Вышеславский поясняет, что Шульдиженко, в первую очередь, «воспроизводит пляж „античный“, с параллелями к античной архаике. В пластике рук, ног, поворотах головы, и т. п., колористическим решением, эти рисунки 1973 года напоминают, к примеру, фриз Парфенона».

Рожденные находящемся в «пограничном» состоянии сознанием экспрессивные образы, пусть фотографически точные, но с искаженными пропорциями, сотканные из цветовых пятен, никак не вписывались в «соцреалистичекие» каноны. Когда Шульдиженко в 1954 г., после 7-ми лет жизни на Западе, в Лондоне, вернулся в СССР, в Союз художников его не приняли. Рисовать в Киеве, фактически запретили. Он работал, например, в Товариществе киевских художников, которое со временем стало Художественным комбинатом. Эта организация отвечала за оформление интерьеров клубов, ресторанов, столовых, домов культуры, больниц, и т. п. А также за виды не въезде в города! «Комбинатовские» художники создавали настенные росписи, мозаики, гобелены, чеканки, но не имели права выставляться, и даже покупать дефицитные тогда краски и бумагу в лавке для художников.
— Именно поэтому у Стахова вообще нет работ маслом?
— Да. А кроме того, он же жил и работал на 11-ти метрах, и все свои рисунки держал под кроватью и на книжных полках. Несколько тысяч работ! Увы, работы раннего периода, 1950 — 1960-х г. г., не сохранились. В 1973 году почти все погибло во время ЧП в его мастерской (ее залило), располагавшейся на первом этаже в его же доме на Кропивницкого. Сохранились только подарки друзьям, отдельные случайные рисунки… Искусствовед Людмила Миляева, с которой они много лет дружили, вспоминает, что как-то он принес ей целую пачку своих рисунков и попросил продавать — мол, «на целый год выбывает из искусства, т.к. должен написать трактат по медицине». У Шульдиженко раком болела мама, и он пытался найти для нее метод лечения.

— Оказалось, что это у него — вообще такой способ «выставляться», поскольку его не пускали на выставки. Работы Шульдиженко совершенно не соответствовали тому, что тогда называлось «реализмом», и очень раздражали «экспертные комиссии». И вот он показывал их лично, говорил при этом: «А сегодня я это вспомнил!» Шульдиженко вообще никогда не говорил: «Я нарисовал». Только — «я вспомнил», «сегодня» или «позавчера»… Глагол «вспоминал» заменял в его речи «рисовал», и это очень соответствовало его методу. Он рисовал исключительно по своим воспоминаниям. Для него, мне кажется, и было самым важным — не нарисовать, а именно вспомнить. Этим он словно спасал себя от жестокой действительности, каждый раз заново погружаясь в счастливые семь лет юности, которые прожил в Лондоне.

Александр Шульдиженко родился в Киеве в 1922 году. Учился в художественной школе у Ивана Федоровича Хворостецкого. Сразу по ее окончании попал в армию, связистом. Началась война. Шульдиженко попадал в окружение и в лагеря для военнопленных под Бердичевым. Пару раз пешком пересек чуть не всю Украину, возвращаясь домой, в Киев… Чтобы, спустя всего две недели после возвращения, после облавы на знаменитом киевском Евбазе (базар на месте современной площади Победы), в качестве остарбайтера оказаться в Германии, а затем — в Австрии. Бежать вместе с несколькими другими заклченными, в том числе, ленинградским художником Константином Рудаковым, в Италию, много месяцев скрывался в Альпах. А в итоге, с документами на имя поляка Стахова, оказаться художником-оформителем в польском корпусе Андерса.

«И на Западе он жил, именно, как Стахов. А вернувшись в Киев, подписывал свои работы этой фамилией, как псевдонимом. Мне он объяснял: «Может быть, в Лондоне, если увидят, вспомнят…», — рассказывает г-н Вышеславский.

До 1949 года в Британии еще ходили «хлебные» карточки, Лондон восстанавливали после войны. Шульдиженко работал грузчиком, оформлял витрины, рисовал мелками на асфальте. А потом устроился в антикварную лавку. «Всю историю искусств я держал в руках», — рассказывал позже художник. Ночевал он прямо в лавке, хозяин которой и надоумил его подать работы на конкурс муниципальной живописи. И Стахов его выиграл. На вырученные «призовые» деньги поступил в Central School of Arts and Craft…

— В воспоминаниях он пишет, что, пока учился, жил чуть не во всех лондонских ночлежках. Как так получилось?
— Ну, студенты всегда — народ небогатый… Он подрабатывал, как мог. Был уличным художником, в частности… Скорее всего, жил в разных местах, т.к. описывает то один дом, то другой. По воспоминаниям, одно время, вместе с любимой девушкой, даже снимал комнату над станцией метро. А во время каникул путешествовал по всей Европе. В январе 1954-го что-то случилось, и художник решил вернуться в СССР. Решение, я так понимаю, было очень эмоциональным и очень неожиданным даже для него самого. Он и из вещей ничего не взял с собой. Приехал в белом щегольском пальто, которое тут же подарил театральному художнику Александру Александровичу. О причинах Шульдиженко никогда не рассказывал. Я могу предположить, что причиной стало «взаимоналожение» обстоятельств: он поссорился с любимой девушкой, одновременно произошел какой-то конфликт на улице, с полицией. Плюс один из его преподавателей все время агитировал за СССР, как там хорошо живется…
Кстати, чуть не забыл сказать. В течение двух лет, Шульдиженко изучал еще и философию в Лондонском университете. Но подробности об этой части его жизни сегодня неизвестны.

 — Получается, эта история — еще и о «леваке», вернувшемся в «страну победившего социализма»… Я, на самом деле, подвожу Вас к вопросу о живописи Шульдиженко-Стахова в «лондонском» послевоенном контексте. Можно ли говорить о влиянии конкретных «послевоенных» художников на манеру «лондонского киевлянина»? Не зря ведь мы вспоминали Фрэнсиса Бэкона…
— Бэкон, и в еще большей степени, Грэхем Сазерленд, были столпами послевоенного искусства Британии. В Лондоне после войны существовала группа, называвшая себя «молодые нео-романтики», своим учителем они считали Сазерленда. В 1950-х в Англии — в театре, кино, литературе, — появилось социально ориентированное течение «рассерженных молодых людей». В изобразительном искусстве это направление назвали Kitchen Sink School («искусство кухонной мойки»). Наиболее ярким представителем «кухонного» направления был художник Джон Бретби. Некоторые из «молодых нео-романтиков» преподавали в Центральной Школе у Шульдиженка. А про Бретби Шульдиженко упоминает в своей теоретической работе, где также критикует сюрреализм

Термином «авангард» сегодняшние специалисты по искусствоведению называют общий тренд новых течений, возникших в мировом искусстве на рубеже XIX и ХХ веков. От понятия «модернизм» его отделяет весьма тонкая грань. Читать дальше

---

Сюрреализм - (от франц. Surrealisme)- течение в авангардном искусстве первой половины двадцатого века, характеризуемое слиянием реальности с чем-то другим, но не оппозиционным. Сюрреализм – это сон – он не реальный, но и не ирреальный. Для стиля характерны аллюзии и парадоксальное сочетание форм, визуальный обман. На полотнах сюрреалистов часто твердые предметы, камни растекаются, а вода наоборот – каменеет.

Читать дальше

и абстракционизм. Стахов участвовал в коллективных выставках вместе с другими молодыми лондонскими художниками, но насколько он был знаком с тем же Бретби, который был младше его на два года — неизвестно.

…Интересно, что когда он попал сюда, в Советский Союз, то здесь, фактически, в одиночку, продолжал движение «рассерженных». И это привело к совершенно фантастическим результатам! Так, его экспрессивная работа «На нарах» невероятно напоминает более позднее творчество англичанина Адлера. Стахов не мог знать о нем из-за «железного занавеса».

Про советское искусство Шульдиженко не высказывался. Говорил только, что в комбинате ему работать очень сложно, т.к. монументальное искусство должно хоть чуть-чуть допускать некую условность, а требуют исключительно «реализма». Других художников не критиковал. «Он, мне кажется, еще и просто опасался, — размышляет Глеб Вышеславский. — Помимо неприятностей из-за „репатриации“, его много раз уже в Киеве забирали в милицию за то, что в Оперном знакомился с иностранцами. И он понял, что самая безопасная для него тема — рассказывать о том, как он бомжевал в Лондоне или в Париже».

…Был, впрочем, на моей памяти один случай, еще в 1983-м, — вспоминает Вышеславский. — Из Москвы приехал художник Эдуард Гороховский с женой. Моя мама показывала им работы. Случайно, пришел и Шульдиженко со своими. И, пока общались, зашел привычный для тех лет разговор: мол, надо ехать на Запад — только там свобода. Шульдиженко же на это ответил:

Александр Шульдиженко прожил одиноким всю жизнь. В Киеве его до сих пор вспоминают, как художника-оформителя. Он оформлял, в частности, въезд в город Дубно (от самый, описанный Н. В. Гоголем с «Тарасе Бульбе»), который выглядит, подобно тотемному столбу. Также в Припять, Чернорудку, Лютеж…

После 1988 г. прошла пара его выставок, не вызвавших ажиотажа. А однажды по его творчеству даже защитили диплом в киевской НАОМА. В Лондоне художник с талантом и с биографией, как у киевлянина Шульдиженко-Стахова, давно уже считался бы «звездой» уровня Фрэнсиса Бэкона. Но он только вспоминал про Лондон. И каждую ночь видел его в снах.