ЖЖ 2012-10-27 За духовность – в бан
Вот думаю, можно ли настроить клиент ЖЖ так, чтобы как встретит в комменте слово "духовность", так сразу комментатора банит?
ЖЖ 2012-11-02 От чего зависит интенсивность жизни
Когда в жизни много событий, внешний информационный поток читается, как литература. Отстраненно. Такой "роман длиною в жизнь".
Когда вдруг образуется пауза (ну, например, как эти два дня, которые я расчистил для Перми, где куча дел, но уехать не смог), внешние новости становятся частью твоей жизни, становятся "событием".
Получается, что интенсивность твоей жизни — постоянная, несмотря на то, что реально с тобой происходит. Она зависит от твоего строя психики, а не от твоей активности.
ЖЖ 2012-11-07 «Крест – это геометрическая фигура» (интервью «Взгляду»)
ВЗГЛЯД: Ваше имя вновь можно видеть на московских афишах. Следует ли понимать так, что вы переносите вашу кураторскую деятельность из регионов в Москву?
М. Г.: До весны наш основной проект «Культурный альянс» развивался в других условиях, нежели сейчас. Тогда он поддерживался президентом Медведевым, а главное, и художники, и я в целом сотрудничали с властью, понимая, что все мы так или иначе делаем общее дело, способствуем преодолению некой региональной депрессии. Однако после того как произошла история с Pussy Riot, практически все художники изменили свой взгляд на происходящее. Разные художники по-разному относятся к акции Pussy Riot: кто-то положительно, а многие резко отрицательно. Но после того как девушек начали держать в тюрьме без достаточных на то оснований, мы прекратили отношения с властью.
ВЗГЛЯД: Вы – это кто?
М. Г.: Прежде всего – проект «Культурный альянс». Если бы я вдруг по каким-то причинам захотел продолжить сотрудничество с официальными структурами в прежнем режиме, то художники прекратили бы сотрудничество со мной.
Пока мы решили, что будем базироваться в Москве и делать здесь локальный проект, который можно осуществить практически без привлечения государственных ресурсов. А вопрос о проектах в разных городах – это вопрос поиска новой модели. Конечно, лучше всего ситуация в Перми – там мы все-таки работали три года. В этом городе начатое нами будет продолжаться. Когда пришел новый губернатор Виктор Басаргин, он был настроен против нас, собирался убрать красных человечков и т. п. Но через некоторое время, пообщавшись с людьми и поняв, что им это все нужно, он изменил свое мнение, стал говорить о наших наработках как о культурном достоянии. А буквально на прошлой неделе был принят бюджет Пермского края, который в своей культурной части повторяет бюджет предыдущего года, принятый при прежнем губернаторе Олеге Чиркунове. То есть будет фестиваль «Белые ночи», будет фестиваль поэзии «СловоNova». Независимо от того, будет в Перми Гельман или нет, пермский проект сохранится. Что касается лично меня, я продолжаю заниматься пермским музеем современного искусства, но не являюсь советником губернатора. Губернатор создал при себе новый совет, очень обширный, это, условно говоря, такой коллективный Гельман. Что же касается других городов, то в каждом из них есть своя команда, которая пытается решить свои задачи. Это мои партнеры по «Культурному альянсу», и я готов делиться с ними моим опытом. Но отношения с властью и с государственными ресурсами все они выстраивают самостоятельно.
ВЗГЛЯД: Чем закончилась история с краснодарской выставкой, открытие которой сопровождалось скандалами, нападками на вас и протестами консервативной общественности?
М. Г.: Выставка прошла, ее посетило много народу, было большое количество хороших отзывов. То же самое состоялось в Новосибирске и в Красноярске. А протестовавшие против выставки в Краснодаре ее ведь не видели, по крайней мере на момент организации протестов – я об этом уже говорил.
ВЗГЛЯД: Вскоре в московском центре современного искусства «Винзавод» открывается выставка, которая проводится под эгидой одного из ваших проектов. Что представляют собой эти начинания?
М. Г.: У нас одновременно происходит два события. Во-первых, мы открываем выставку «Современное искусство Казахстана». Половина самых мощных казахских проектов делается русскими людьми (русскими по национальности или по культуре) – по выставке это будет видно. Я хочу, чтобы Алма-Ата стала частью нашего общего художественного пространства. Во-вторых, мы перезапускаем «Культурный альянс». Он хотя и локальный (поскольку по крайней мере в течение двух лет он будет располагаться на «Винзаводе»), но в его рамках мы будем показывать культурную ситуацию в разных городах.
ВЗГЛЯД: В этом и заключается его предназначение?
М. Г.: С этим проектом связаны достаточно глобальные замыслы. Когда-то я думал, что любой талантливый творческий человек так или иначе найдет путь в Москву – приедет, покажет портфолио, пробьется. Это было заблуждение. На самом деле существует довольно много людей, которым интересно возделывать собственную территорию, то есть заниматься культурной ситуацией в своем городе. Есть люди, у которых почему-то по жизни так получилось. В общем, в нестоличных городах есть очень интересные художники. Вот я и хочу показывать в Москве то, что делают они, тем самым как бы увеличив художественную сцену вдвое. Соответственно, есть идея превратить московскую художественную сцену в российскую. Дело не только в том, что будут представлены художники из других городов, – сами города будут себя представлять. Ведь в каждом из них своя ситуация, свои выставки, которые кем-то финансируются, свои коллекционеры. То есть я хочу не просто объединить художников, я хочу связать друг с другом разные ситуации, создать общий контекст. Через два года мы собираемся открыть в соответствующих городах агентства «Культурного альянса».
ВЗГЛЯД: Проект, видимо, амбициозный.
М. Г.: Да, я мыслю его как проект по переустройству художественной среды. Но есть и другой важный замысел, который касается самого художественного рынка. Когда рынок искусства у нас только начинал развиваться – это было в 1990-е, и я с моими коллегами принимал в этом самое активное участие, – в России не было среднего класса, не было высокооплачиваемых менеджеров. Были либо люди, которые считали деньги от зарплаты до зарплаты, либо олигархи. Рынок ориентировался на олигархов, на 50–70 очень богатых коллекционеров, активно действующих. Соответственно, он был совсем небольшой. Через некоторое время он зашел в тупик.
С одной стороны, те, кто занимался коллекционерской деятельностью в 1990-е, уже имеют по десятку работ всех заметных художников и, приходя на их выставки, новых работ не приобретают. С другой стороны, нынешние состоятельные люди, новые богатые, связаны преимущественно с государством – они либо министры, либо их жены или девушки (вспомним недавний пример с Сердюковым), либо их родственники. Их задача – не продемонстрировать себя, свой вкус и свою обеспеченность, а наоборот, все это спрятать. То есть они скорее будут покупать бриллианты и прятать их, условно говоря, в диванах. Либо же покупать, скажем, дома, но где-нибудь очень далеко. То есть богатые путинского призыва не стали коллекционерами. Все это в совокупности и привело к кризису той рыночной модели, которая существовала раньше. То, что я предлагаю сейчас, должно стать новой моделью.
ВЗГЛЯД: Вы уже знаете, как она будет выглядеть?
М. Г.: В целом да. Работы художников, привлекаемых к сотрудничеству в рамках «Культурного альянса», стоят гораздо дешевле, чем работы известных столичных художников (они ничем не уступают столичным по уровню и по масштабу дарования – дело просто в том, что до сих пор они были вне московского рынка). Это позволяет предположить, что у среднего класса появится возможность начать коллекционировать. Начинать с приобретения работ стоимостью от 50 тыс. евро – это слишком высокий порог. А когда цена находится в диапазоне от трех до семи тысяч, мы имеем шанс получить большой класс новых коллекционеров – людей, заинтересованных в хорошем искусстве, которое не является супердорогим. В то же время для старых коллекционеров появление новых художников тоже важно – они могут пополнить свои коллекции, сделать их более разнообразными. То есть если суммировать сказанное, то «Культурный альянс» должен, во-первых, расширить и видоизменить художественную сцену, а во-вторых, перезапустить рынок.
Сюда добавляется еще третий аспект – организационный. Недавно мы, я и мои студенты, создали организацию, которая называется «Проектная мастерская Марата Гельмана». Она объединяет студентов из МГУ, РГГУ и института культуры «УНИК». До сих пор наши институции, поддерживающие современное искусство, держались на энтузиазме и не были обеспечены профессиональным управлением. А теперь мы хотим выстроить грамотно работающую структуру, которая могла бы стать эффективным продюсером для художника.
ВЗГЛЯД: Как будет развиваться современное искусство в России в ближайшее время? Можно ли назвать основные тренды?
М. Г.: Один тренд можно назвать с уверенностью. Год назад художники обнаружили, что в политическом отношении они не являются авангардом общества, потому что люди, выходящие на Болотную, активнее, чем они. Для актуального художника это не очень хорошая новость. Соответственно, в ближайшее время современное искусство попытается взять реванш в плане политической активности.
ЖЖ 2012-11-10 Претензия к децентрализации
Сегодня в разговоре с Сашей Мамутом сформулировали очень важную претензию к нынешней "децентрализации". Москва ведет себя не как столица России, а как метрополия империи по отношению к периферии. Т.е. не выполняет "столичные функции", а как богатая территория создает на других бедных и подвластных территориях свои посольства, управляющие компании.
Например, кадровая политика. Возьми любую программу — она нацелена на то, чтобы выявить наиболее талантливых и облегчить им переезд в Москву. Такое ощущение, что ослабление регионов — и есть наша региональная политика.
Обратно, в регионы, отправляются только большие начальники. Управляющие от метрополии.
Поэтому еще раз, как зануда, повторюсь: децентрализация — это не перемещение дополнительных ресурсов из центра в регионы, а создание многих центров, конкурирующих между собой за "столичные функции".
ЖЖ 2012-11-13 Об арт-рынке, политике, пиаре и провокации в искусстве (интервью «Большому городу»)
— В СМИ пишут, что вы открываете на «Винзаводе» новую галерею. При этом весной вы с другими старейшими московскими галеристами, Айдан Салаховой и Еленой Селиной, выступили с заявлением, что формат галереи перестал себя оправдывать и вы переделываете свою в выставочное пространство. Так что это будет — галерея или выставочный зал?
— Это будет галерея с новыми художниками и иной политикой. В мае, когда я анонсировал закрытие «Галереи Гельмана», объяснив это затуханием художественного рынка в России, я говорил о том рынке, который мы создавали в 1990-е. Тогда в России не было среднего класса, были либо люди, которые жили от зарплаты до зарплаты, либо олигархи. Арт-рынок был построен на олигархах, а это значит очень маленькое число коллекционеров — человек 50 на Россию, зато они активные. И сам рынок был маленький — ну, что такое 20 галерей для Москвы, если даже в Берлине, который считается бедным городом, их 400?
— И что случилось с этим рынком? Олигархи разъехались?
— Во-первых, многие разъехались. А, во-вторых, представьте, пришел коллекционер на прекрасную выставку Димы Гутова, посмотрел, сказал: «Какая хорошая выставка», — но у него уже 20 работ этого художника в коллекции, он похвалил и ушел, ему больше не нужно. Новые же олигархи, путинского призыва, тесно связаны с государством — это либо чиновники, либо их жены, дети, соседи по дачному кооперативу. Такие люди скрывают свои доходы. А коллекционер — это человек, который предъявляет, и не только доходы, он предъявляет свой вкус, свое понимание искусства, свою жену иногда — много чего предъявляет. Новые богачи — не коллекционеры, они покупают только что-то, что можно спрятать.
— После того майского выступления все заговорили о том, что в России рынок современного искусства в ужасном состоянии. На что некоторые ваши коллеги, например, Владимир Овчаренко из «Риджины», сказали, что это ваше с коллегами публичное заявление крайне негативно сказалось на остальных галеристах и на имидже нашей страны на международных ярмарках. Он считает, что вы хотели попиарить себя, а в результате усложнили жизнь другим галереям.
— «Хотели попиариться» — это у нас сейчас такой жупел: девочки в тюрьму сели, потому что хотели попиариться, Кашина избили — он пиарится. А если всерьез говорить о внутреннем патриотизме страны или какой-то среды, то он вовсе не связан с тем, чтобы говорить только хорошее. Ведь, в принципе, я мог не сидеть рядом с коллегами-галеристками на той пресс-конференции — потому что к тому моменту я уже пять лет галереей не занимался, все делала Юля, с которой мы были тогда женаты. Но мне казалось очень важным послать два месседжа. Первый: 85% списка коллекционеров галереи уехало из страны. И второй: новые богатые связаны с государством, с чиновничеством, поэтому они не покупают. Это серьезные сигналы. Если их не воспринимать и не озвучивать, мы никогда не вылечим ситуацию. В результате я нашел для себя новую модель, но для этого сначала я должен был осознать и проговорить причины кризиса старой.
— Какую модель вы нашли?
— С тех пор как мы начинали создавать арт-рынок, в России появился средний класс — топ-менеджеры. Но для них начинать коллекционировать с цен в 50 тысяч евро — это слишком круто, а вдруг ошибешься? Когда я стал собирать свой «Культурный альянс», то очень быстро понял, что в провинции есть мощные, интересные, но не известные в Москве художники. Например, в Краснодаре, у которого образ такого кондового региона, есть платная Школа современного искусства, в которой учится 40 студентов. Это просто невероятно! Даже для Москвы — мне Бакштейн (директор Института проблем современного искусства. — БГ) жалуется, что если бесплатно еще на занятия ходят, то платно нет. А там — пожалуйста! Так вот, эти художники не хотят ехать в Москву — у них там есть своя публика. Но им хочется, чтобы у них в Москве был свой агент, тот, кто будет представлять здесь их интересы. При этом у них с тем же уровнем качества работ цены раз в пять ниже, просто потому, что они пока не известны. И я понял, что с помощью этих художников я, с одной стороны, могу предложить старым коллекционерам что-то новое, а с другой — новым коллекционерам из среднего класса я предлагаю художников хорошего уровня, но недорогих.
— Это позволит вам вернуться к формату галереи?
— Да. Кроме того, я создал свою мастерскую арт-продюсеров. В «Гельман-галерее» финансовая схема была простой: продажа одной работы полностью покрывала все расходы на существование галереи, одну работу с выставки продал — месяц закрыл, вторую продал — это уже в доход. Теперь, когда цены станут ниже, нужно работать по более интенсивной схеме. У меня сейчас практикуется около 19 студентов из МГУ, РГГУ, УНИКа. Эта мастерская — модель будущей организации, которая станет работать с художниками по всей стране. У каждого регионального художника будет свой московский представитель. Плюс в каждом городе, с которым мы работаем, у меня есть партнер, который несет на себе расходы — привозит к нам работы художников.
Откроемся мы выставкой казахского искусства. Следующий регион, который мы здесь покажем, — Ижевск, потом Новосибирск. Идея в том, чтобы в течение двух лет вдвое увеличить московскую художественную сцену. Сейчас у нас более-менее 200 активных художников в Москве, а хороших — человек 70. Я хочу за два года привезти еще 70 хороших. Девиз «Культурного альянса» — превращение московской художественной сцены в российскую.
— Локальные партнеры, о которых вы сказали, — это местная администрация?
— Где-то финансирует губернатор, где-то мэр, где-то частное лицо или фонд — по-разному.
— Некоторые галеристы и художники полагают, что для них близость с государством может быть опасной: если государство дает денег, оно может диктовать условия. Не мешают ли вам тесные отношения с властью свободно работать?
— Они усложнят мне жизнь, это точно. Тут у меня есть несколько комментариев. Во-первых, безусловно, взаимодействие с властью — это скользкая дорога. Но когда дорога скользкая, одни оставляют машину дома, а другие аккуратно все-таки ездят. Работая с властью, нужно уметь говорить «нет». И пусть мне предъявят тот случай, когда я пошел на компромисс в художественном смысле ради сохранения отношений с властью. Второй же мой ответ — гораздо более глубокий и серьезный. Дело в том, что действительно искусство долгое время искало себе партнера и выбирало между бизнесом и властью. У каждого из вариантов были свои проблемы. Власть говорит: «Будь лоялен, не ходи на митинг, прославляй меня...» Бизнес говорит: «Стань красивым, организуй мне вернисаж на мой день рождения...» Ни один из этих запросов не совпадает с тем, чего хочет сам художник. Благодаря пермскому опыту я нашел выход из этого положения: там я нашел третьего партнера — территорию. Я имею в виду муниципалитет, город. Это, в общем-то, и не власть. Власть и бизнес считают искусство младшим партнером — искусство без них не может, а они без искусства могут. Но наши территории находятся в депрессивной ситуации, и в этом смысле мы как минимум становимся равными партнерами. Ведь чего хочет город? — «Сделай мне выставку, чтобы наш город прозвучал на весь мир! Чтобы люди стояли в очередь на нее, вместо того чтобы бухать по подъездам». И художник хочет того же самого. Думаю, что взаимодействие с территорией — это сегодня единственно правильная схема.
— Но в обществе неоднозначное отношение к проекту «Пермь — культурная столица». Некоторые считают его провальным. Одна из главных претензий — современное искусство нельзя вываливать на неподготовленных людей. А вы, как говорят ваши оппоненты, его привезли с налета, не готовя и, главное, не задействуя местных людей, связанных так или иначе с культурной жизнью города.
— Мы занимались не только современным искусством. Мы делали фестивали, связанные и с традиционным искусством, и с этническим. Что касается неуспеха, то здесь очень простой критерий. Ушел с поста губернатора Олег Чиркунов — человек, который нас поддерживал, пришел другой, предубежденный. Прошло полгода — и вот новый губернатор уже принимает точно такой же бюджет нашего музея, какой был при Чиркунове. Борис Мильграм (театральный режиссер, министр культуры и массовых коммуникаций Пермского края. — БГ) вернулся в Пермь, фестиваль «Белые ночи» будет продолжаться. Так что этот проект, как раз наоборот, успешен — именно потому, что инициаторы ушли, а он продолжает жить. Да, мы не работали с Пермским союзом художников. В Москве тоже никто не работает с Московским союзом художников, и никого это не беспокоит.
— Вторая частая претензия, касающаяся пермского проекта, — проблемы с финансированием. Архитектор Борис Бернаскони, который выиграл конкурс на строительство Пермского музея, до сих пор судится с городской администрацией. Как было устроено в Перми финансирование культурных инициатив?
— История с Бернаскони некрасивая, но она случилась, когда я еще ни разу не был в Перми. Я потом говорил администрации: если вы не строите то, что обещали архитектору, хотя бы вы должны с ним расстаться по-хорошему. История Бернаскони — это история справедливо обижающегося персонажа, который теперь в связи с тем, что его обидели, распространяет об обидчиках любую — не важно какую — информацию, лишь бы негативную.
— Но Бернаскони говорит, что сложности с финансированием были и когда он делал с вами фестиваль.
— Вообще, с государственными деньгами всегда сложно. Если ты к этому не готов, не сотрудничай с государством. У меня очень много было там недругов, потому что все, кто был против Чиркунова, были против меня, кто был против современного искусства — тоже были против меня, те, кто против Москвы, — опять же против меня. У меня в музее даже специальная комната для проверяющих есть, потому что прокурорские проверки происходят постоянно! Государственные деньги 10 раз перепроверяют, с ними сложная система отчетности, все построено на недоверии. Особенно сложная ситуация с творческими конкурсами. И не всегда адекватная. Но эта неадекватность — как стенка, со стенкой бессмысленно спорить. Ты либо пытаешься ее обойти, либо говоришь: мне это неинтересно, я не участвую.
— Если в Перми отношения с местной администрацией, как вы говорите, были плодотворными, то в некоторых других регионах взаимодействие с территориями складывается менее удачно. Например, в Питере только что закрыли выставку «Icons» — по вашему утверждению, из-за давления властей.
— Да, там проблемы начались после того, как мы встали на защиту Pussy Riot. Среди руководителей музеев и крупных институций я единственный высказывался — с тех пор все усложнилось. Но бывает совсем иначе. Например, очень интересная была история в Новосибирске. Их губернатор смотрел каталог выставки «Родина» и объяснял мне по телефону, что ему это не нравится, потому что это не искусство. Я ему отвечаю: «Слушайте, какое у вас образование? Почему вы считаете, что это не искусство? Вот я провел 400 выставок и считаю, что это очень хорошее искусство». В общем, мы с ним вошли в клинч, и он забрал у нас Музей декоративного искусства, где должна была проходить выставка. Тогда местное сообщество договорилось провести выставку в аэропорту, но губернатор надавил и на них. В ответ местные бизнесмены нашли ярмарку, которая не зависит от муниципалитета, притащили на открытие полномочного представителя президента, ему понравилось, хвалебный комментарий записали и пустили по телевидению. И тогда губернатор замолчал. Новосибирск доказал, что это настоящий город, потому что ребята сказали: «Это чмо, которого тут назначили, не может нам говорить, какие выставки делать, а какие нет»
— А как вы оцениваете культурный климат в Петербурге?
— Климат в Питере — мы все знаем, как он теперь называется: «культурная станица». К сожалению, у нас очень много связано с фигурой губернатора. Губернатор Петербурга — косный человек. Пока он сидел в Администрации Президента, он нигде эту свою косность не проявлял. Но как только он занял политическую позицию, это сразу стало очевидно.
Понимаете, я не думаю, что сумасшедших и мракобесов в Питере больше, чем в Москве или в Новосибирске. Просто там они почувствовали, что губернатор такой же, как они, что они поддерживаемы. А самое плохое, что все остальные это тоже почувствовали и стали бояться — сразу после отмены моей выставки из-за письма от этих казаков отменили спектакль «Лолита» по Набокову, испугались.
— Как влияет ваше тесное сотрудничество с властями на вашу репутацию?
— В целом я считаю, что у меня очень неплохие со всеми отношения. Правда, так получается, что если выйти за рамки художественной среды, то знают только меня. Поэтому, к сожалению, многие вещи, которые делают мои коллеги, хорошие или плохие, приписываются мне. Например, я был на круглом столе у Собчак и встретил там Чаплина. Он сказал, что он хочет организовать арт-центр и приглашает к сотрудничеству всех представителей современного искусства, в том числе и Гельмана. Я тогда спросил: «Зачем ты меня назвал? Сейчас целый скандал из-за этого будет!» — «Я б назвал других, но я никого больше не знаю».
— А в медведевском «Большом правительстве» вы еще участвуете?
— Нет, когда без суда и следствия посадили девочек из Pussy Riot на 2 месяца, потом еще на два, я вышел из всех общественных организаций, связанных с властью.
— Часто ваши выставочные проекты сопровождаются скандалами в СМИ и протестными акциями. Как в случае современного искусства понять, где граница между талантливым творчеством и пиаром?
— У меня один совет — ходить, смотреть. У нас бывает 15 выставок в год — тонкие, нежные художники, может быть, одна или две острые. Но люди не ходят на выставки, а только читают, и у них через некоторое время складывается ощущение, что галерея Гельмана — скандальная. Провокация в искусстве — как красная краска у художника. Нельзя сказать: давайте не использовать красную краску. И сказать, хорошее это произведение искусства или плохое, в зависимости от того, сколько в нем красного, — невозможно. Сегодня нет другого способа узнать, что хорошо, кроме как расширять собственные горизонты — погружаться в контексты. В XX веке одна система критериев оценки искусства быстро сменялась другой, каждый раз отвергая предыдущую, и в результате разрушился весь критериальный аппарат. Вместо него сегодня существует контекст. Контексты нельзя выучить, в них надо погружаться.
— То есть с провокацией в искусстве нельзя переборщить?
— Художник просто должен рассчитывать силу реакции. Например, один раз мы с Чичканом (украинский художник. — БГ) не рассчитали — и до сих пор мне это вспоминают. На Арбате в течение пяти лет стоял ларек, который торговал орденами: наверху были фальшаки, а ниже — реальные ордена. Рекламировался этот ларек обезьянкой во френче с медальками. Люди проходили мимо и ничего не говорили. А Чичкан решил пригласить эту обезьянку на вернисаж, показать людям: вы говорите, что Великая Отечественная война — это самое святое, и не замечаете, что у вас под носом такое. В результате агрессия была против меня и Чичкана, а не против явления! Обещали убить, говорили самые страшные слова. И так всегда! Это не значит, что художник должен уменьшать резкость провокаций, но он должен понимать, что негативная энергия как минимум в начале будет всегда направлена против него.
2012 год, часть 26
Вот думаю, можно ли настроить клиент ЖЖ так, чтобы как встретит в комменте слово "духовность", так сразу комментатора банит?
ЖЖ 2012-11-02 От чего зависит интенсивность жизни
Когда в жизни много событий, внешний информационный поток читается, как литература. Отстраненно. Такой "роман длиною в жизнь".
Когда вдруг образуется пауза (ну, например, как эти два дня, которые я расчистил для Перми, где куча дел, но уехать не смог), внешние новости становятся частью твоей жизни, становятся "событием".
Получается, что интенсивность твоей жизни — постоянная, несмотря на то, что реально с тобой происходит. Она зависит от твоего строя психики, а не от твоей активности.
ЖЖ 2012-11-07 «Крест – это геометрическая фигура» (интервью «Взгляду»)
ВЗГЛЯД: Ваше имя вновь можно видеть на московских афишах. Следует ли понимать так, что вы переносите вашу кураторскую деятельность из регионов в Москву?
М. Г.: До весны наш основной проект «Культурный альянс» развивался в других условиях, нежели сейчас. Тогда он поддерживался президентом Медведевым, а главное, и художники, и я в целом сотрудничали с властью, понимая, что все мы так или иначе делаем общее дело, способствуем преодолению некой региональной депрессии. Однако после того как произошла история с Pussy Riot, практически все художники изменили свой взгляд на происходящее. Разные художники по-разному относятся к акции Pussy Riot: кто-то положительно, а многие резко отрицательно. Но после того как девушек начали держать в тюрьме без достаточных на то оснований, мы прекратили отношения с властью.
ВЗГЛЯД: Вы – это кто?
М. Г.: Прежде всего – проект «Культурный альянс». Если бы я вдруг по каким-то причинам захотел продолжить сотрудничество с официальными структурами в прежнем режиме, то художники прекратили бы сотрудничество со мной.
Пока мы решили, что будем базироваться в Москве и делать здесь локальный проект, который можно осуществить практически без привлечения государственных ресурсов. А вопрос о проектах в разных городах – это вопрос поиска новой модели. Конечно, лучше всего ситуация в Перми – там мы все-таки работали три года. В этом городе начатое нами будет продолжаться. Когда пришел новый губернатор Виктор Басаргин, он был настроен против нас, собирался убрать красных человечков и т. п. Но через некоторое время, пообщавшись с людьми и поняв, что им это все нужно, он изменил свое мнение, стал говорить о наших наработках как о культурном достоянии. А буквально на прошлой неделе был принят бюджет Пермского края, который в своей культурной части повторяет бюджет предыдущего года, принятый при прежнем губернаторе Олеге Чиркунове. То есть будет фестиваль «Белые ночи», будет фестиваль поэзии «СловоNova». Независимо от того, будет в Перми Гельман или нет, пермский проект сохранится. Что касается лично меня, я продолжаю заниматься пермским музеем современного искусства, но не являюсь советником губернатора. Губернатор создал при себе новый совет, очень обширный, это, условно говоря, такой коллективный Гельман. Что же касается других городов, то в каждом из них есть своя команда, которая пытается решить свои задачи. Это мои партнеры по «Культурному альянсу», и я готов делиться с ними моим опытом. Но отношения с властью и с государственными ресурсами все они выстраивают самостоятельно.
ВЗГЛЯД: Чем закончилась история с краснодарской выставкой, открытие которой сопровождалось скандалами, нападками на вас и протестами консервативной общественности?
М. Г.: Выставка прошла, ее посетило много народу, было большое количество хороших отзывов. То же самое состоялось в Новосибирске и в Красноярске. А протестовавшие против выставки в Краснодаре ее ведь не видели, по крайней мере на момент организации протестов – я об этом уже говорил.
ВЗГЛЯД: Вскоре в московском центре современного искусства «Винзавод» открывается выставка, которая проводится под эгидой одного из ваших проектов. Что представляют собой эти начинания?
М. Г.: У нас одновременно происходит два события. Во-первых, мы открываем выставку «Современное искусство Казахстана». Половина самых мощных казахских проектов делается русскими людьми (русскими по национальности или по культуре) – по выставке это будет видно. Я хочу, чтобы Алма-Ата стала частью нашего общего художественного пространства. Во-вторых, мы перезапускаем «Культурный альянс». Он хотя и локальный (поскольку по крайней мере в течение двух лет он будет располагаться на «Винзаводе»), но в его рамках мы будем показывать культурную ситуацию в разных городах.
ВЗГЛЯД: В этом и заключается его предназначение?
М. Г.: С этим проектом связаны достаточно глобальные замыслы. Когда-то я думал, что любой талантливый творческий человек так или иначе найдет путь в Москву – приедет, покажет портфолио, пробьется. Это было заблуждение. На самом деле существует довольно много людей, которым интересно возделывать собственную территорию, то есть заниматься культурной ситуацией в своем городе. Есть люди, у которых почему-то по жизни так получилось. В общем, в нестоличных городах есть очень интересные художники. Вот я и хочу показывать в Москве то, что делают они, тем самым как бы увеличив художественную сцену вдвое. Соответственно, есть идея превратить московскую художественную сцену в российскую. Дело не только в том, что будут представлены художники из других городов, – сами города будут себя представлять. Ведь в каждом из них своя ситуация, свои выставки, которые кем-то финансируются, свои коллекционеры. То есть я хочу не просто объединить художников, я хочу связать друг с другом разные ситуации, создать общий контекст. Через два года мы собираемся открыть в соответствующих городах агентства «Культурного альянса».
ВЗГЛЯД: Проект, видимо, амбициозный.
М. Г.: Да, я мыслю его как проект по переустройству художественной среды. Но есть и другой важный замысел, который касается самого художественного рынка. Когда рынок искусства у нас только начинал развиваться – это было в 1990-е, и я с моими коллегами принимал в этом самое активное участие, – в России не было среднего класса, не было высокооплачиваемых менеджеров. Были либо люди, которые считали деньги от зарплаты до зарплаты, либо олигархи. Рынок ориентировался на олигархов, на 50–70 очень богатых коллекционеров, активно действующих. Соответственно, он был совсем небольшой. Через некоторое время он зашел в тупик.
С одной стороны, те, кто занимался коллекционерской деятельностью в 1990-е, уже имеют по десятку работ всех заметных художников и, приходя на их выставки, новых работ не приобретают. С другой стороны, нынешние состоятельные люди, новые богатые, связаны преимущественно с государством – они либо министры, либо их жены или девушки (вспомним недавний пример с Сердюковым), либо их родственники. Их задача – не продемонстрировать себя, свой вкус и свою обеспеченность, а наоборот, все это спрятать. То есть они скорее будут покупать бриллианты и прятать их, условно говоря, в диванах. Либо же покупать, скажем, дома, но где-нибудь очень далеко. То есть богатые путинского призыва не стали коллекционерами. Все это в совокупности и привело к кризису той рыночной модели, которая существовала раньше. То, что я предлагаю сейчас, должно стать новой моделью.
ВЗГЛЯД: Вы уже знаете, как она будет выглядеть?
М. Г.: В целом да. Работы художников, привлекаемых к сотрудничеству в рамках «Культурного альянса», стоят гораздо дешевле, чем работы известных столичных художников (они ничем не уступают столичным по уровню и по масштабу дарования – дело просто в том, что до сих пор они были вне московского рынка). Это позволяет предположить, что у среднего класса появится возможность начать коллекционировать. Начинать с приобретения работ стоимостью от 50 тыс. евро – это слишком высокий порог. А когда цена находится в диапазоне от трех до семи тысяч, мы имеем шанс получить большой класс новых коллекционеров – людей, заинтересованных в хорошем искусстве, которое не является супердорогим. В то же время для старых коллекционеров появление новых художников тоже важно – они могут пополнить свои коллекции, сделать их более разнообразными. То есть если суммировать сказанное, то «Культурный альянс» должен, во-первых, расширить и видоизменить художественную сцену, а во-вторых, перезапустить рынок.
Сюда добавляется еще третий аспект – организационный. Недавно мы, я и мои студенты, создали организацию, которая называется «Проектная мастерская Марата Гельмана». Она объединяет студентов из МГУ, РГГУ и института культуры «УНИК». До сих пор наши институции, поддерживающие современное искусство, держались на энтузиазме и не были обеспечены профессиональным управлением. А теперь мы хотим выстроить грамотно работающую структуру, которая могла бы стать эффективным продюсером для художника.
ВЗГЛЯД: Как будет развиваться современное искусство в России в ближайшее время? Можно ли назвать основные тренды?
М. Г.: Один тренд можно назвать с уверенностью. Год назад художники обнаружили, что в политическом отношении они не являются авангардом общества, потому что люди, выходящие на Болотную, активнее, чем они. Для актуального художника это не очень хорошая новость. Соответственно, в ближайшее время современное искусство попытается взять реванш в плане политической активности.
ЖЖ 2012-11-10 Претензия к децентрализации
Сегодня в разговоре с Сашей Мамутом сформулировали очень важную претензию к нынешней "децентрализации". Москва ведет себя не как столица России, а как метрополия империи по отношению к периферии. Т.е. не выполняет "столичные функции", а как богатая территория создает на других бедных и подвластных территориях свои посольства, управляющие компании.
Например, кадровая политика. Возьми любую программу — она нацелена на то, чтобы выявить наиболее талантливых и облегчить им переезд в Москву. Такое ощущение, что ослабление регионов — и есть наша региональная политика.
Обратно, в регионы, отправляются только большие начальники. Управляющие от метрополии.
Поэтому еще раз, как зануда, повторюсь: децентрализация — это не перемещение дополнительных ресурсов из центра в регионы, а создание многих центров, конкурирующих между собой за "столичные функции".
ЖЖ 2012-11-13 Об арт-рынке, политике, пиаре и провокации в искусстве (интервью «Большому городу»)
— В СМИ пишут, что вы открываете на «Винзаводе» новую галерею. При этом весной вы с другими старейшими московскими галеристами, Айдан Салаховой и Еленой Селиной, выступили с заявлением, что формат галереи перестал себя оправдывать и вы переделываете свою в выставочное пространство. Так что это будет — галерея или выставочный зал?
— Это будет галерея с новыми художниками и иной политикой. В мае, когда я анонсировал закрытие «Галереи Гельмана», объяснив это затуханием художественного рынка в России, я говорил о том рынке, который мы создавали в 1990-е. Тогда в России не было среднего класса, были либо люди, которые жили от зарплаты до зарплаты, либо олигархи. Арт-рынок был построен на олигархах, а это значит очень маленькое число коллекционеров — человек 50 на Россию, зато они активные. И сам рынок был маленький — ну, что такое 20 галерей для Москвы, если даже в Берлине, который считается бедным городом, их 400?
— И что случилось с этим рынком? Олигархи разъехались?
— Во-первых, многие разъехались. А, во-вторых, представьте, пришел коллекционер на прекрасную выставку Димы Гутова, посмотрел, сказал: «Какая хорошая выставка», — но у него уже 20 работ этого художника в коллекции, он похвалил и ушел, ему больше не нужно. Новые же олигархи, путинского призыва, тесно связаны с государством — это либо чиновники, либо их жены, дети, соседи по дачному кооперативу. Такие люди скрывают свои доходы. А коллекционер — это человек, который предъявляет, и не только доходы, он предъявляет свой вкус, свое понимание искусства, свою жену иногда — много чего предъявляет. Новые богачи — не коллекционеры, они покупают только что-то, что можно спрятать.
— После того майского выступления все заговорили о том, что в России рынок современного искусства в ужасном состоянии. На что некоторые ваши коллеги, например, Владимир Овчаренко из «Риджины», сказали, что это ваше с коллегами публичное заявление крайне негативно сказалось на остальных галеристах и на имидже нашей страны на международных ярмарках. Он считает, что вы хотели попиарить себя, а в результате усложнили жизнь другим галереям.
— «Хотели попиариться» — это у нас сейчас такой жупел: девочки в тюрьму сели, потому что хотели попиариться, Кашина избили — он пиарится. А если всерьез говорить о внутреннем патриотизме страны или какой-то среды, то он вовсе не связан с тем, чтобы говорить только хорошее. Ведь, в принципе, я мог не сидеть рядом с коллегами-галеристками на той пресс-конференции — потому что к тому моменту я уже пять лет галереей не занимался, все делала Юля, с которой мы были тогда женаты. Но мне казалось очень важным послать два месседжа. Первый: 85% списка коллекционеров галереи уехало из страны. И второй: новые богатые связаны с государством, с чиновничеством, поэтому они не покупают. Это серьезные сигналы. Если их не воспринимать и не озвучивать, мы никогда не вылечим ситуацию. В результате я нашел для себя новую модель, но для этого сначала я должен был осознать и проговорить причины кризиса старой.
— Какую модель вы нашли?
— С тех пор как мы начинали создавать арт-рынок, в России появился средний класс — топ-менеджеры. Но для них начинать коллекционировать с цен в 50 тысяч евро — это слишком круто, а вдруг ошибешься? Когда я стал собирать свой «Культурный альянс», то очень быстро понял, что в провинции есть мощные, интересные, но не известные в Москве художники. Например, в Краснодаре, у которого образ такого кондового региона, есть платная Школа современного искусства, в которой учится 40 студентов. Это просто невероятно! Даже для Москвы — мне Бакштейн (директор Института проблем современного искусства. — БГ) жалуется, что если бесплатно еще на занятия ходят, то платно нет. А там — пожалуйста! Так вот, эти художники не хотят ехать в Москву — у них там есть своя публика. Но им хочется, чтобы у них в Москве был свой агент, тот, кто будет представлять здесь их интересы. При этом у них с тем же уровнем качества работ цены раз в пять ниже, просто потому, что они пока не известны. И я понял, что с помощью этих художников я, с одной стороны, могу предложить старым коллекционерам что-то новое, а с другой — новым коллекционерам из среднего класса я предлагаю художников хорошего уровня, но недорогих.
— Это позволит вам вернуться к формату галереи?
— Да. Кроме того, я создал свою мастерскую арт-продюсеров. В «Гельман-галерее» финансовая схема была простой: продажа одной работы полностью покрывала все расходы на существование галереи, одну работу с выставки продал — месяц закрыл, вторую продал — это уже в доход. Теперь, когда цены станут ниже, нужно работать по более интенсивной схеме. У меня сейчас практикуется около 19 студентов из МГУ, РГГУ, УНИКа. Эта мастерская — модель будущей организации, которая станет работать с художниками по всей стране. У каждого регионального художника будет свой московский представитель. Плюс в каждом городе, с которым мы работаем, у меня есть партнер, который несет на себе расходы — привозит к нам работы художников.
Откроемся мы выставкой казахского искусства. Следующий регион, который мы здесь покажем, — Ижевск, потом Новосибирск. Идея в том, чтобы в течение двух лет вдвое увеличить московскую художественную сцену. Сейчас у нас более-менее 200 активных художников в Москве, а хороших — человек 70. Я хочу за два года привезти еще 70 хороших. Девиз «Культурного альянса» — превращение московской художественной сцены в российскую.
— Локальные партнеры, о которых вы сказали, — это местная администрация?
— Где-то финансирует губернатор, где-то мэр, где-то частное лицо или фонд — по-разному.
— Некоторые галеристы и художники полагают, что для них близость с государством может быть опасной: если государство дает денег, оно может диктовать условия. Не мешают ли вам тесные отношения с властью свободно работать?
— Они усложнят мне жизнь, это точно. Тут у меня есть несколько комментариев. Во-первых, безусловно, взаимодействие с властью — это скользкая дорога. Но когда дорога скользкая, одни оставляют машину дома, а другие аккуратно все-таки ездят. Работая с властью, нужно уметь говорить «нет». И пусть мне предъявят тот случай, когда я пошел на компромисс в художественном смысле ради сохранения отношений с властью. Второй же мой ответ — гораздо более глубокий и серьезный. Дело в том, что действительно искусство долгое время искало себе партнера и выбирало между бизнесом и властью. У каждого из вариантов были свои проблемы. Власть говорит: «Будь лоялен, не ходи на митинг, прославляй меня...» Бизнес говорит: «Стань красивым, организуй мне вернисаж на мой день рождения...» Ни один из этих запросов не совпадает с тем, чего хочет сам художник. Благодаря пермскому опыту я нашел выход из этого положения: там я нашел третьего партнера — территорию. Я имею в виду муниципалитет, город. Это, в общем-то, и не власть. Власть и бизнес считают искусство младшим партнером — искусство без них не может, а они без искусства могут. Но наши территории находятся в депрессивной ситуации, и в этом смысле мы как минимум становимся равными партнерами. Ведь чего хочет город? — «Сделай мне выставку, чтобы наш город прозвучал на весь мир! Чтобы люди стояли в очередь на нее, вместо того чтобы бухать по подъездам». И художник хочет того же самого. Думаю, что взаимодействие с территорией — это сегодня единственно правильная схема.
— Но в обществе неоднозначное отношение к проекту «Пермь — культурная столица». Некоторые считают его провальным. Одна из главных претензий — современное искусство нельзя вываливать на неподготовленных людей. А вы, как говорят ваши оппоненты, его привезли с налета, не готовя и, главное, не задействуя местных людей, связанных так или иначе с культурной жизнью города.
— Мы занимались не только современным искусством. Мы делали фестивали, связанные и с традиционным искусством, и с этническим. Что касается неуспеха, то здесь очень простой критерий. Ушел с поста губернатора Олег Чиркунов — человек, который нас поддерживал, пришел другой, предубежденный. Прошло полгода — и вот новый губернатор уже принимает точно такой же бюджет нашего музея, какой был при Чиркунове. Борис Мильграм (театральный режиссер, министр культуры и массовых коммуникаций Пермского края. — БГ) вернулся в Пермь, фестиваль «Белые ночи» будет продолжаться. Так что этот проект, как раз наоборот, успешен — именно потому, что инициаторы ушли, а он продолжает жить. Да, мы не работали с Пермским союзом художников. В Москве тоже никто не работает с Московским союзом художников, и никого это не беспокоит.
— Вторая частая претензия, касающаяся пермского проекта, — проблемы с финансированием. Архитектор Борис Бернаскони, который выиграл конкурс на строительство Пермского музея, до сих пор судится с городской администрацией. Как было устроено в Перми финансирование культурных инициатив?
— История с Бернаскони некрасивая, но она случилась, когда я еще ни разу не был в Перми. Я потом говорил администрации: если вы не строите то, что обещали архитектору, хотя бы вы должны с ним расстаться по-хорошему. История Бернаскони — это история справедливо обижающегося персонажа, который теперь в связи с тем, что его обидели, распространяет об обидчиках любую — не важно какую — информацию, лишь бы негативную.
— Но Бернаскони говорит, что сложности с финансированием были и когда он делал с вами фестиваль.
— Вообще, с государственными деньгами всегда сложно. Если ты к этому не готов, не сотрудничай с государством. У меня очень много было там недругов, потому что все, кто был против Чиркунова, были против меня, кто был против современного искусства — тоже были против меня, те, кто против Москвы, — опять же против меня. У меня в музее даже специальная комната для проверяющих есть, потому что прокурорские проверки происходят постоянно! Государственные деньги 10 раз перепроверяют, с ними сложная система отчетности, все построено на недоверии. Особенно сложная ситуация с творческими конкурсами. И не всегда адекватная. Но эта неадекватность — как стенка, со стенкой бессмысленно спорить. Ты либо пытаешься ее обойти, либо говоришь: мне это неинтересно, я не участвую.
— Если в Перми отношения с местной администрацией, как вы говорите, были плодотворными, то в некоторых других регионах взаимодействие с территориями складывается менее удачно. Например, в Питере только что закрыли выставку «Icons» — по вашему утверждению, из-за давления властей.
— Да, там проблемы начались после того, как мы встали на защиту Pussy Riot. Среди руководителей музеев и крупных институций я единственный высказывался — с тех пор все усложнилось. Но бывает совсем иначе. Например, очень интересная была история в Новосибирске. Их губернатор смотрел каталог выставки «Родина» и объяснял мне по телефону, что ему это не нравится, потому что это не искусство. Я ему отвечаю: «Слушайте, какое у вас образование? Почему вы считаете, что это не искусство? Вот я провел 400 выставок и считаю, что это очень хорошее искусство». В общем, мы с ним вошли в клинч, и он забрал у нас Музей декоративного искусства, где должна была проходить выставка. Тогда местное сообщество договорилось провести выставку в аэропорту, но губернатор надавил и на них. В ответ местные бизнесмены нашли ярмарку, которая не зависит от муниципалитета, притащили на открытие полномочного представителя президента, ему понравилось, хвалебный комментарий записали и пустили по телевидению. И тогда губернатор замолчал. Новосибирск доказал, что это настоящий город, потому что ребята сказали: «Это чмо, которого тут назначили, не может нам говорить, какие выставки делать, а какие нет»
— А как вы оцениваете культурный климат в Петербурге?
— Климат в Питере — мы все знаем, как он теперь называется: «культурная станица». К сожалению, у нас очень много связано с фигурой губернатора. Губернатор Петербурга — косный человек. Пока он сидел в Администрации Президента, он нигде эту свою косность не проявлял. Но как только он занял политическую позицию, это сразу стало очевидно.
Понимаете, я не думаю, что сумасшедших и мракобесов в Питере больше, чем в Москве или в Новосибирске. Просто там они почувствовали, что губернатор такой же, как они, что они поддерживаемы. А самое плохое, что все остальные это тоже почувствовали и стали бояться — сразу после отмены моей выставки из-за письма от этих казаков отменили спектакль «Лолита» по Набокову, испугались.
— Как влияет ваше тесное сотрудничество с властями на вашу репутацию?
— В целом я считаю, что у меня очень неплохие со всеми отношения. Правда, так получается, что если выйти за рамки художественной среды, то знают только меня. Поэтому, к сожалению, многие вещи, которые делают мои коллеги, хорошие или плохие, приписываются мне. Например, я был на круглом столе у Собчак и встретил там Чаплина. Он сказал, что он хочет организовать арт-центр и приглашает к сотрудничеству всех представителей современного искусства, в том числе и Гельмана. Я тогда спросил: «Зачем ты меня назвал? Сейчас целый скандал из-за этого будет!» — «Я б назвал других, но я никого больше не знаю».
— А в медведевском «Большом правительстве» вы еще участвуете?
— Нет, когда без суда и следствия посадили девочек из Pussy Riot на 2 месяца, потом еще на два, я вышел из всех общественных организаций, связанных с властью.
— Часто ваши выставочные проекты сопровождаются скандалами в СМИ и протестными акциями. Как в случае современного искусства понять, где граница между талантливым творчеством и пиаром?
— У меня один совет — ходить, смотреть. У нас бывает 15 выставок в год — тонкие, нежные художники, может быть, одна или две острые. Но люди не ходят на выставки, а только читают, и у них через некоторое время складывается ощущение, что галерея Гельмана — скандальная. Провокация в искусстве — как красная краска у художника. Нельзя сказать: давайте не использовать красную краску. И сказать, хорошее это произведение искусства или плохое, в зависимости от того, сколько в нем красного, — невозможно. Сегодня нет другого способа узнать, что хорошо, кроме как расширять собственные горизонты — погружаться в контексты. В XX веке одна система критериев оценки искусства быстро сменялась другой, каждый раз отвергая предыдущую, и в результате разрушился весь критериальный аппарат. Вместо него сегодня существует контекст. Контексты нельзя выучить, в них надо погружаться.
— То есть с провокацией в искусстве нельзя переборщить?
— Художник просто должен рассчитывать силу реакции. Например, один раз мы с Чичканом (украинский художник. — БГ) не рассчитали — и до сих пор мне это вспоминают. На Арбате в течение пяти лет стоял ларек, который торговал орденами: наверху были фальшаки, а ниже — реальные ордена. Рекламировался этот ларек обезьянкой во френче с медальками. Люди проходили мимо и ничего не говорили. А Чичкан решил пригласить эту обезьянку на вернисаж, показать людям: вы говорите, что Великая Отечественная война — это самое святое, и не замечаете, что у вас под носом такое. В результате агрессия была против меня и Чичкана, а не против явления! Обещали убить, говорили самые страшные слова. И так всегда! Это не значит, что художник должен уменьшать резкость провокаций, но он должен понимать, что негативная энергия как минимум в начале будет всегда направлена против него.
2012 год, часть 26
