Natalia
Garber

Наталья Гарбер, 2018

Я вернулась с войны, когда ты был дома. Было ранее утро и я ловила идущий из-под ног запах пьянящего разнотравья, тянущийся издалека озоновый запах гор и вкус утреннего солнца на губах. Меч больно, хотя и привычно бил по ноге, потому что, когда я увидела вдалеке твой дом, конь пошел галопом. Я два десятилетия не была здесь, но когда мы вынырнули из перевала и родная долина открылась мне снова, меня пробил озноб: весь наш мир был на месте. Это передалось гнедому, он заржал и понес быстрее.

Конь мой был молод и не знал этих мест, я уходила на войну на другом скакуне, которого комиссовали через три года из-за ран. Его сменил бешеный жеребец, с которым мы пронеслись сквозь самые тяжелые годы битвы, но потом и его срок жизни пришел к концу. И тогда я выбрала этого, молодого ходкого крепыша, который справно и бесстрашно дошел со мной конца войны и увидел, как во вражеской столице я устанавливаю наши знамена. И тогда мы с ним оставили в городе наместника, а себя самих и нашу маленькую армию отпустили по домам.

Долина цвела львиными зевами, ромашками и иван-чаем, по ней гулял ветер, в небе легко перились и текли веселые облака. День для возвращения был прекрасный, но я не знала, как ты встретишь меня. И встретишь ли вообще: расставаясь, мы договорились, что, если утром один из нас разлюбит другого в мирное время, он всегда будет волен уйти. Поэтому хотя я честно писала тебе о войне в чужих краях, а ты столь же честно - мне о мире в родной долине, так что каждый знал, где находится другой, все-таки за годы разлуки мы привыкли знать друг друга заочно. И хотя по ночам мне снилось, как ты идешь за бороной в своих полях, а тебе – как я рублюсь за них в чужих, все-таки никто не знает, что произойдет, когда мы встретимся. Возможно, в наших телах уже живут другие люди, чем те мужчина и женщина, которые когда-то разделили обязанности пополам: тебе - сеять, пахать и собирать урожай, держать в порядке дом и заботиться о жителях долины, а мне – догнать врагов, пришедших из-за гор, до их логова, и поставить там наместника.

Двадцать лет назад, когда на общем сходе было решено доверить мне армию, а тебе мирных жителей, я уходила на войну с братом, и тяжесть задачи не казалась твоему племени не женской, а мое знало, кто из нас крепче, и привыкло к этому. Брат погиб в первый же год войны, и дальше я вела армию с командирами подразделений, которые, впрочем, были отличными воинами. Брат, хоть и мужчина, понимал в войне меньше моего. Так сложилось с детства – в играх я всегда была решительней, стратегичней и бесстрашней. Я говорила ему, что в походе ему не место, но он настоял. Я тихо и просто оплакала его быструю гибель и довела дело до конца с его флагом в колонне.

Мое племя пришло в долину из предгорий, потому что для того, чтобы противостоять воинственным пришельцам, вторгшимся в долину из-за вашего перевала, всем ее жителям пришлось объединяться. Нападение было внезапным, стремительные пришельцы сожгли наши дома, но мы, охотники, отбросили их на время, за которое оставшиеся в живых успели спуститься к вам и выставить общее войско. Вместе мы были сильнее врагов, потому что знали долину вдоль и поперек, потому что бились за свои дома, и потому, что были умнее, а потому спокойнее. Мы знали правило – в долгосрочной войне выигрывает тот, кто умеет освобождаться от боли быстрее, чем тыловая кухня догоняет рубящийся с противником авангард. И умеет делать это сколь угодно долго, не перегорая. Мы, жители долины, это умели: такова была наша традиция.

Поэтому через двадцать лет мы поставили свои знамена на всей вражеской территории, научив ее народы жить по-нашему по мере продвижения войск. Мы действовали не жестокостью, как противник, а умом: наши мужчины и женщины, наши врачи и астрономы, наши поэты и охотники, наши земледельцы и повара были лучше, чем у противника. И в конце концов его народ захотел жить лучше, то есть по-нашему. И мы выиграли войну, которую не мы затевали. Может, с нашей самодостаточностью мы вообще никогда не выбрались бы из долины, если б не навязчивый и злой противник. Но когда люди и кони вошли во вкус кочевой жизни, мы вдруг поняли, что мир гораздо шире, и хотя завоевывать и просвещать его порой было не так уж весело, но было ясно: либо мы дойдем до источника наших проблем и искореним их в основе, либо агрессивные пришельцы вернутся снова, отвлекать нас от наших полей и гор на свои невежественные битвы. Поэтому мы дошли до их столицы и сделали ее своей метрополией.

Меня спрашивали, не хочу ли я остаться в захваченном городе, вместо того, чтоб оставлять там наместника, но я вдруг поняла, что хочу вернуться к тебе, в долину. Центр мира был для меня там: в городе мне было тесно, и энергии перемен шли не из него. Он просто поддерживал видимые, уже материализовавшиеся процессы развития племен. Наши противники были более агрессивны, именно потому что менее развиты, и мой наместник из командиров отлично справится с управлением их силой в мирном русле, ибо русло это - теперь наше. Источник нового был по-прежнему в долине, где мое немногочисленное племя чутко и вдумчиво воплощало на земле музыку небес в постоянно меняющихся земных практиках и космических ритуалах. И где был ты.

В быстрых переговорах о совместных действиях в начале войны я приметила тебя потому, что ты лучше всех договаривался и объединял людей. С тобой было спокойно оставить свое и чужое племя. Впрочем, твое было не таким уж чужим: наши племена когда-то давно разделились в силу предпочтений разных людей к разным энергиям долины – в предгорьях было богатые леса, и там жили охотники моего племени, а в долине были отличные условия для земледелия, и любители хлебов благоденствовали там.

Мы все встречались раз в году на празднике зимнего солнцестояния, когда у каждого племени было немного времени для отдыха. Случалось, что эти гулянья заканчивались свадьбами, но тогда либо охотники уходили в земледельцы, либо пахари шли охотиться, делая личный выбор. Племена же в целом не смешивались, ибо правила жизни очень разнились и согласовать их было тяжело: небесные гармонии по-разному звучали в полях и предгорьях, и мы не хотели лишаться этого разнообразия, которое ценили друг в друге.

Но когда началась война, нам пришлось ревизовать наши позиции и признать, что мы все чего-то недосмотрели. А именно – мы мало обращали внимания на происходящее за горами, откуда пришла беда. И тогда мы приняли вызов и сменили стратегию. И с тобой о ней было легче всего говорить. Так легко, что я не заметила, как в пылу переговоров мои командиры стали улыбаться, глядя на нас с тобой, синхронно тычущих в одни и те же дороги на карте. Я заметила очевидное медленнее их, потому что так волновалась о войне, что перестала волноваться о себе.

Ты был спокойнее меня и осознавал себя лучше, поэтому, когда до меня дошло, что я называю тебя по фамилии, как жены в долине зовут мужей, и требую такого понимания, как будто мы прожили вместе лет двадцать, ты только кивнул – все в порядке, после войны мы поженимся. Я обрадовалась, что моя судьба решилась так легко, но дальше мы разделились в соответствии с тем, что каждый умел лучше – тебе поле, мне меч. Ты поцеловал меня в лоб, и я ушла с армией догонять отброшенного за перевал противника. А дальше мы знали друг о друге из писем. Ты не очень-то любил писать, мне это давалось легче, но за двадцать лет мы вполне притерлись к удивительному факту, что составляем пару, подобную горам вокруг долины и самой долине. Я видела тебя во сне чаще, явственнее и нежнее, чем многие жены видят днем мужей, с которыми живут бок о бок.

Я никогда не спрашивала, были ли у тебя за это время женщины. Ты никогда не тревожил меня вопросами о мужчинах на моем пути. Мы понимали, что во время войны на первом месте стоит долг ее закончить и принести мир в долину. Остальное следует принять как цену этой задачи, которую мы оба разделяли как главную в эти годы. И теперь она исчерпалась: я вернулась домой.

Твой дом никогда не был моим, я ночевала там в гостевой комнате, пока шли быстрые сборы и переговоры наших племен. Я запомнила вид строения и запах комнат, простую деревянную мебель и контуры ваших божеств в красном углу. А еще я запомнила твою улыбку, которая снилась мне все эти годы, как свеча на окне этого дома. Обращаемые нами племена часто спрашивали меня, почему мой мужчина дома, а я на коне. Он тоже на коне, отвечала я, и если нас поменять местами, и ваш, и мой мир рухнут. Поэтому просто примите, что пока не кончится война, охотники кочуют, а пахари держат пространство долины в порядке. Со временем чужаки привыкли к этой странности, и мне не нужно было ничего объяснять: когда они начинали жить по нашим законам, до них доходил глубинный смысл отношений земли и неба, при которых женщина считывает новое с небес, а мужчина строит из считанного земное благополучие. Им понравилось.

А теперь конь гнал к твоему дому по полю, и я быстро оглядывала плоды твоего труда. Да, оседлые племена умеют заботиться о земле. Все дышало благополучием. Как будто и не было нашей внезапной и затяжной войны, как будто мы не положили в землю сотни людей твоего и моего племени, как будто не было двадцати лет расставаний, как будто наше царство теперь не стало впятеро больше, окружив долину кольцом. Ты сохранил всю красоту и цельность долины, пока я расширяла для нее горизонты. Но что-то было новое. Когда я это ощутила явно, конь замедлил бег. Я почуяла не опасность, а скорее недоумение: какие-то силы шли теперь из земли. О, черт, ты соединил-таки разные ритуалы наших племен, и они запустили новые циклы энергий в долине. Энергии были красочные, вкусные, сильные, очень разные, но пели они вместе. Не знаю, как тебе это удалось, но охотничьи и полевые темы в этом орнаменте были единым полем игры.

Конечно, в своих странствиях мне тоже пришлось соединить вместе традиции воинов разных племен, но это был иной, боевой строй, и я к нему привыкла. Близость к смерти и постоянство перемен сделали ритм объединения строже, бдительней, размашистей и быстрей. Я учила воинов дружно рубить с плеча во все стороны, иначе нас бы всех порешили. Я учила их договариваться о главном, оставляя сантименты на время после войны. Мы научились просыпаться каждый день на новой земле, которая не была, а должна была стать нашей. Мы научились делать ее своей со скоростью, с которой наши кони рассекали горизонт. Мы научились быстро хоронить и отпевать погибших, и быстро ставить в свои ряды завоеванных. Мы научились не замечать ран и отпускать усталость за ночь. Мы многому научились, чего даже не заметили. И теперь, двигаясь по охраненной тобой нашей общей земле, я начала чувствовать прошедшие двадцать лет в своем теле.

И тогда я остановила коня и заплакала. Впервые за все эти годы. Поля излучали целительные запахи долины и тихо колыхались под ветром вокруг, конь подо мной застыл, ощущая и разделяя свою усталость вместе с моей, и горы со всех сторон долины откликались бережным эхом моим горячим слезам. Когда мне стало легче, я ясно увидела твой дом вдалеке, вздохнула полной грудью и подставила лицо под солнечные лучи.

Услышала, как горы запели в ответ и впервые за долгие годы завела не боевую дорожную песню, а чистую и нежную молитву легкого пути. Конь тихо всхрапнул в ответ и ходко, но спокойно тронул в сторону твоего дома, чтобы не мешать мне петь вместе с долиной.
Когда мы подошли к дому, я поняла, что ты внутри. Мы договорились, что ты не будешь прерывать обычный круговорот дел, и когда я приеду, то просто впишусь в твой день, как вода, упавшая на лопасти мельницы. Мы надеялись, что все либо завертится сами, либо… мы будем свободны от любых обетов и благодарны друг другу за то, что сделали каждый свою часть работы в эти бесконечно долгие годы войны.

Я спешилась и вошла в дом. Обстановка слегка переменилась, в ней было оставлено место для пары, но живой женщиной здесь не пахло. Это было мужское жилье.

Ты сидел за столом и спокойно смотрел на дверь, в которую я вошла.

Ты был такой же, как двадцать лет назад, потому что я запомнила твои энергии, а не черты. Ты заматерел и обнимал своим полем сил все расширенное пространство нашего царства. Со мной, вероятно, произошло то же самое, просто я не осознаю, насколько, подумала я. Села за стол напротив и стала смотреть тебе в глаза.

Я не заметила, как заплакала. Это были другие слезы, чем в долине. Через меня плакало наше общее племя, раненое, уставшее и поредевшее за время войны. Как будто раны на моем теле и усталость, накопленная в нем, растворялись – и я отпускала все, что прошло. Я плакала за всех нас, и ты принимал мои слезы, как долина принимает дожди. Когда я закончила плакать, ты протянул мне навстречу руки ладонями вверх. Я встала и пошла к тебе, а ты в ответ встал мне навстречу. Дойдя, я положила голову тебе на грудь и тихо обняла, вдыхая идущий от тебя запах мира и света нашей долины. Ты в ответ обхватил меня за плечи, я наконец успокоилась и ощутила, что вернулась домой.

Я ничего больше не знаю о войне, потому что в ней больше нет нужды. Мы выстроили свое царство таким, чтобы силы всех его племен текли в нем к миру, как горные реки стекают в нашу долину. И горное эхо поет нам о любви. И ласточки под крышей рассекают воздух вместо мечей, потому что долина дышит свободой.